СОЦИАЛЬНАЯ ЭПИСТЕМОЛОГИЯ И ПОЛИТИКА

МОСКВА, 2008. ISBN 5-902936-07-1

МОНОГРАФИЯ

онеты научной власти, на которых О. Контом был впервые отчеканен термин «социология», вошли в обращение и получили общественное признание сравнительно недавно, но уже неоднократно подвергались как существенному инфляционному воздействию, так и унизительной девальвации. ¹³  Можно также сказать, что социологии уже не раз приходилось преодолевать своего рода проблемы переходного возраста, которые были связаны и с неоправданно завышенными ожиданиями, и с падением кредита доверия.

Будучи еще не признанной академической наукой, социология сразу же заявила о себе как об источнике высшего истинного знания, отражающего состояние, условия и перспективы развития общества, которое в одночасье из ничего превратилось во все. В своем активно-позитивистском периоде родоначальниками социологии (Сен-Симон, Конт, Маркс) был предложен фактически новый вариант религии человечества, снабженный проектами общественного порядка и социального рая. Однако притязаниям первых социологов, естественно, не суждено было сбыться. Более того, энтузиазм по поводу создания рационально и научно организованного общества оказался ещё и запятнан результатами практических «опытов» по реализации теоретических разработок в области социологии. Одним из проявлений этого явилось разочарование в глобальных социальных теориях, претендовавших на знание социальных законов и видение путей достижения идеальной организации общества.

Последующая корректировка данного положения заключалась в том, что западная академическая социология, став автономной научной дисциплиной, обладающей особыми аналитическими средствами, с одной стороны, перестала представлять собой «монолит», превратившись в совокупность в ряде случаев относительно дезинтегрированных, противоречивых и специализированных социальных наук. С другой стороны, произошло самоограничение и «самоогораживание» социологии в качестве самостоятельной академической дисциплины, что привело к сосредоточению ее внимания главным образом на внеэкономических источниках социального мира. Убеждая себя и других, что она занимается обществом как «целым», изучением особого рода «целостности», но принимая экономические категории и институты как данное, социология на практике ощутила себя в роли «остаточной науки», ограничивавшейся анализом тех аспектов разнообразной социальной жизни, которые другие, более «узкие» научные дисциплины часто просто игнорировали. При этом, как остроумно заметил в свое время американский «социолог социологии» А. Гоулднер (Alvin Ward Gouldner, 1920-1980), социологии присуща странная тенденция к амнезии. Включая в себя довольно разнородные по своим онтологическим, теоретическим и методологическим ориентациям школы, социология начала представлять собой науку, постоянно начинающую все сначала.

Одновременно социология перестала считаться призванием социальных реформаторов, превратившись в профессиональное занятие для солидной, пользующейся политическим признанием университетской профессуры, которая, как это обычно бывает, стала все больше приспосабливаться и учитывать требования и ожидания властей. Такое развитие вызвало новый всплеск разочарований, а также появление обвинений социологии в реакционности.

Здесь необходимо отметить, что социология, как и многие другие гуманитарные науки, в той или иной степени всегда была завязана на интересы государства и потребности политической власти, носители которой постоянно окунались в напряженные, нестандартные, а нередко и экстремальные ситуации, связанные с сохранением за собой приобретенного социального статуса. Даже в относительно примитивном обществе можно обнаружить возникновение неразрывно связанных с властью специфических социальных групп, являвшихся носителями практических знаний об обществе, облекаемых, правда, в магическую или религиозную форму — шаманов, жрецов, старейшин и т.п. Уже в первобытный период завязывались социальные узлы общинной сети, ритуальные структуры понимания социума, складывался образ архаической социальной онтологии, лингвистический контур отношений между людьми и культурные формы самовыражения человека. В дальнейшем в качестве структурных единиц существования и развития социологических знаний устанавливались когнитивные сообщества мудрецов и жрецов, философов и пророков, законодателей и мистиков, властителей и пифий.

Вообще, учитывая историю существования, развития и использования социологических знаний, социологию можно условно подразделить на имплицитную и эксплицитную. В качестве имплицитной социология уходит своими корнями в глубокую древность и представляет собой синкретическое осмысление социального опыта (как правило, неотделимое от рассуждений о государстве и власти) в рамках философии, религии, экономики, политики, права, риторики и так далее. Эксплицитной, то есть ясно осознающей и выражающей себя как особую отрасль научно-практической деятельности, самоопределившейся частью научного знания, научной дисциплиной социология стала только после второй половины XIX столетия. Одним из главных факторов, которые способствовали трансформации социологии из имплицитной в эксплицитную (что проявилось и в признании ее академического статуса), можно считать осознание властными структурами усиливающейся роли и значения гражданского общества, в том числе и для существования самой государственной власти.

Стремление к власти и ее удержанию в контексте современного мира нуждается, с одной стороны, в оценке реально складывавшейся социальной картины, анализе настроений, преобладающих у определенных социальных групп и социальной массы в целом. С другой стороны— в идеологическом влиянии на социальную жизнь, в воздействии на общественные группы и манипулировании общественным мнением. Все это, естественно, оказывало и оказывает двойственное воздействие на развитие социологии в целом и социологической теории в частности.

Кроме того, в настоящее время наблюдается процесс определенной коммерциализации результатов социологических исследований (прежде всего в области социальной психологии), их активного использования, например, в рекламном бизнесе, в адвокатской практике, при подготовке и управлении персоналом, в сфере торговли, услуг и т.п. Неоднозначность влияния данной группы потребителей социологической продукции на развитие социологической теории и на ее качество как научно-обоснованного знания также понятна. Наконец, и сами социологи, являясь представителями гражданского и политического общества, имеют свои собственные интересы в отстаивании тех или иных, порой явно противоречащих истине, теоретических концепций. Причем речь в данном случае может идти как о сознательном прислуживании власти или иным политическим силам, так и об упорном следовании неосознанно допущенным теоретическим ошибкам, нежелании их признавать по причине личных амбиций конкретных исследователей.

Следует, наверное, принять за аксиому, что абсолютно объективных социологических исследований никогда не существовало, не наблюдается, и вряд ли они когда-либо появятся. Иными словами, социология и социологи всегда были и будут в той или иной степени ангажированными. Это влияло и будет оказывать воздействие на качество социологических исследований, теоретических построений и рекомендаций, а главное — на формирование условий поступательного и сбалансированного развития общества. В этой связи подчеркнем мысль Т. Парсонса (Т. Рагзош, 1902-1979) — родоначальника структурного функционализма, которого, кстати, часто обвиняли в реакционности и консерватизме. В свое время он признал, что обеспечение подлинно надежного общественного порядка является исключительно проблематичным делом, поскольку «природа его ненадежности и условия, на которых он существовал и может существовать, неадекватно представлены во всех популярных ныне концепциях общества, независимо от их политической окраски. Сохраняется глубокое различие между компетентным анализом и научной постановкой этой проблемы, с одной стороны, и ее идеологическим определением, рассчитанным на публику, — с другой». ¹⁴ 

Власть, испытывающая потребность в идеологическом воздействии социальных теорий на публику, оказывает двойственное влияние на ситуацию в социологии и гуманитарных науках в целом. Заметим, что недавнее идеологическое противостояние так называемых капиталистической и коммунистической систем способствовало существенному росту на Западе затрат на финансирование развития социологической науки, ¹⁵  на каждом этапе которого появлялись новые трактовки и результаты социологических исследований, расширялись границы социологического знания. Однако его интерпретация, хотя и в меньшей степени, чем в СССР, также базировалась на политической идентификации, идеологическом лавировании, имитации сути социальных процессов властными структурами. Это предопределило социальную обусловленность и социальную зависимость содержания теорий и эмпирических исследований от тех идеологических установок и ценностей, которые приняты и проповедуются государственной властью, что в большинстве случаев негативно сказывалось на качестве и научной ценности социологического знания. ¹⁶ 

Вместе с тем ослабление идеологического противостояния в межгосударственных отношениях после окончания «холодной войны» и распада СССР также отчасти можно считать катализатором возникновения кризисных тенденций в социологии, поскольку оно привело к снижению масштабов государственного финансирования социальных наук. Причем последнее обстоятельство особенно негативно отразилось на развитии российской социологии, которая к этому времени, можно сказать, только лишь отвоевала себе право на существование в качестве самостоятельной научной дисциплины. ¹⁷ 

Между тем, любое серьезное научное исследование предполагает: разработку и тестирование альтернативных гипотез; поиск адекватного исследовательского инструментария; наличие и координацию исследований специалистов, работающих в разных областях социальной науки, и т.д. Все это требует больших профессиональных знаний и финансовых затрат, а, следовательно, нуждается в общественной поддержке, ¹⁸  которая на практике не может быть оказана без той или иной формы участия государства.

В этой связи важно подчеркнуть, что хотя любые теоретические размышления и концепции могут использоваться в качестве идеологического механизма воздействия на общество, неправомерно было бы осуждать авторов указанных концепций, если их мысли и действия в основном были направлены на поиски истины. Причем независимо от того, находились ли они на службе интересов государственной власти (например, пытаясь предотвратить возможные негативные последствия от её действий или бездействия) или являлись её противниками. Кстати, иногда сочетание опыта и заинтересованности позволяют одному человеку или небольшой группе людей увидеть вещи под таким углом, под которым другие этого еще не видят. Необязательно быть пророком, чтобы осознать надвигающуюся опасность для социального мира, и необязательно быть «реакционером» или «консерватором», чтобы пытаться эту опасность предотвратить. Но если социолог, стремясь удержаться при власти или примкнуть к тем, кто заинтересован в её захвате, перестает интересоваться поисками знания и сознательно подталкивает общество к тому, чтобы оно поверило в ту или иную популистскую (как правило) концепцию как в истину в последней инстанции, то он отрицает самого себя как ученого. Устранение любой болезни, в том числе и социальной, может быть успешным только на основе научного знания истинных фактов, симптомов и адекватных средств лечения. Если же эти знания сознательно скрывают, то больной организм обречен на медленную деградацию и умирание. В этом случае социологи всю вину должны разделять с политическими силами, партиями и движениями, которым они прислуживают.

Несмотря на сложности во взаимоотношениях власти, науки и общества, нельзя, однако, не отметить тот факт, что реализация высказываемой иногда идеи о превращении социологии в так называемую «чистую науку», то есть свободную от любого политического влияния, может ее окончательно погубить. При таком варианте мы получим разработку социологических концепций, предназначенных исключительно для внутреннего потребления (другими социологами) с использованием особого «социологического» языка (непонятного для основной массы членов общества), что окончательно отбросит социологию на обочину общественной и политической жизни. Социальное существование и качество социологии как науки оказывается под угрозой и тогда, когда она расширяется до идеологических размеров ложной науки, призванной обустраивать и «консервировать» сложившийся социальный порядок, и тогда, когда она замыкается в себе, приобретая форму «чистой» академической корпоративной дисциплины, способной научно анализировать лишь политически незначимые объекты.

Не случайно многие критические выпады в сторону социологии и социологической теории были связаны с тем, что социология, как выразился С. Сайдман, «оторвалась от тех конфликтов и публичных дебатов, которые питали ее в прошлом; обратилась внутрь себя и стала самореферентной», что «социологическая теория … производится и потребляется почти исключительно социологическими теоретиками». ¹⁹  Подобного рода социологическое теоретизирование часто стремится сформировать интеллектуальные структуры и механизмы понимания, которые преподносятся как главные «хранители» бытийной уникальности социума, социальной идентичности. Но при этом наблюдаются попытки отбросить все, что может создавать какие-либо «информационные шумы», позволяет слышать гул социального мира, воспринимать вибрации современной социальной политики государства и состояния общества. Это теоретизирование притязает на внутреннюю непротиворечивость получаемых результатов, на открытие социальных закономерностей, осмысление подходов к пониманию социальной жизни, ее предназначения и нормативно-правового обеспечения. Однако, как показывает анализ значительной части современной территории этого теоретизирования, разрыв между теорией и практикой, столь характерный для прошлых эпох, в каком-то отношении становится все более глубоким.

Развивая эту мысль, обратим внимание на тот факт, что в последнее десятилетие двадцатого столетия появилась и стала активно распространяться концепция так называемой публичной социологии (public sociology). Ее сторонники выступают за расширение границ социологии как академической дисциплины, включение в разработку социологических теорий и практик более широкой аудитории. ²⁰  Основное требование заключается не столько в изменении или выработке новой методологии получения социологических знаний, сколько в качественно новом стиле и языке социологических текстов, а также в поиске новых форм интеллектуального общения и взаимодействия производителей и потребителей социологической продукции. Авторы данной концепции призывают социологов более активно участвовать в общественной и политической жизни, стимулировать дебаты по различным вопросам государственной деятельности и проводимой политики, объясняя и раскрывая цели и задачи (в том числе латентные) набирающих силу социальных движений, общие проблемы формирования и функционирования институтов гражданского общества. При этом выдвигается задача непосредственного участия социологии и социологов в подготовке необходимых изменений в нормативной базе общественной жизни, то есть прямого вовлечения социологов в политические процессы.

Учитывая указанные заявления, можно сказать, что социология и социологи были изнутри подвергнуты примерно той же критике, которую К. Маркс в своих «Тезисах о Фейербахе» (написанных весной 1845 г. в возрасте 27 лет), а также в «Немецкой идеологии» (подготовленной зимой 1845-46 гг.) обрушил на философию и философов. Маркс тогда обвинил философов, что они «лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его». ²¹  Более того, он заявил, что философия к изучению реального мира имеет такое же отношение, какое «онанизм к половой любви» — довольно приятно, но совершенно бесполезно и без всяких результатов. ²²  Последнее сравнение, кстати, понравилось некоторым социологам. Например, П. Бурдье ²³  (P. Bourdieu, 1930-2002) приводил его в качестве доказательства, вернее, доступного широким массам объяснения отличия социологической теории от философии. Но, как говорится, «не плюй в колодец …» В настоящее время подобные сравнения и критику можно услышать и в адрес самой социологии.

Не случайно в последние десятилетия прошедшего столетия был нарушен сохранявший свою силу на протяжении более полувека негласный обет западных философов. Этот обет заключался в воздержании философов от рекомендаций по практическим политическим вопросам государственной и общественной жизни. Раньше даже такие влиятельные философы ХХ века как Бертран Рассел, ²⁴  если и выступали публично по проблемам войны и мира, семьи и брака, здравоохранения и образования, расовых отношений и т.д., то всегда подчеркивали, что они это делают, выходя за рамки своей профессии. То есть они позиционировали себя в этом случае не философами, а социально активными гражданами. Однако уже последователи Рассела стали рассматривать такие острые социальные и политические проблемы как феминизм, отношения полов, загрязнение окружающей среды, межгосударственные отношения, гонка вооружений и т.д., тематизи-руя их в качестве составных частей «прикладной философии». В настоящее время философы становятся активными членами различных консультативных комитетов по вопросам современной политики и больше не склонны считать, что их участие в дискуссиях по фундаментальным социальным проблемам означает выход за рамки философии.

В результате к концу ХХ века в социологии сложилась ситуация, которая стала напоминать времена вступления социологии в сообщество академических дисциплин. Вновь стали задаваться вопросы о её роли и месте, её значении для общества. Возобновились рассуждения о конкретных потребителях научной и идеологической продукции социологов. Дал о себе знать «кризис доверия» и к методологии социологической науки, и к ортодоксальным теориям социальной реальности в их видоизмененной конфигурации, к различным построениям системно-структурной модели общества как такового. В частности, сторонники указанной модели подвергаются критике за то, что не смогли в полной мере раскрыть понятие общества как места социального схождения всего необходимого для его существования и развития при тех или иных имеющихся культурных, экономических, научно-технических и технологических возможностях, а также условиях взаимодействия с внешним миром. Более того, отмечается отсутствие не просто единой, но и логически непротиворечивой цельной концепции того, как можно теоретически и методологически подступиться к подобному пониманию и объяснению общества. При этом за многими формами социологических умозаключений, претендующих на место теории, вообще не признается статус понятийного, идейного комплекса, способного истолковать и объяснить такое явление как общество, пределы его внутренней автономии, парадоксы, аномалии и мнимости социальности, социальное конструирование реальности. Частично это связано с наблюдаемым сегодня интенциональ-ным способом данного конструирования, который, как удачно определил его Б. Г. Юдин, представляет собой «сложную смесь технологических возможностей направленного вмешательства, с одной стороны, и намерений, верований, норм и т.д., которые воплощаются в произвольных и сознательно проектируемых социальных действиях — с другой». ²⁵ 

В качестве одного из главных требований к теоретикам от социологии выдвигается понимание ими новизны происходящего в мире. Правда, само понятие новизны тоже нуждается в уточнении. Например, согласно Н. Е. Покровскому, новизна заключается, прежде всего, в «хрустализации» современных обществ. ²⁶  Имеется в виду утончение и «истончение» социальных стабилизаторов, нарастание рисков, угрожающих существованию мира в современной социальной форме. Новизна мира проявляется в том, что ломкость, хрупкость, или хрустализация его социальных структур становится его неизбежным свойством, его качественной характеристикой. С этой точки зрения, социальный мир, как и все живое на земле, рождается, развивается и умирает, распадаясь на составные части с тем, чтобы снова возродиться в какой-то новой комбинации. Этот процесс является постоянным и неизбежным. Однако каждое общество, и современные общества в данном случае не являются исключением, далеко не всегда готово к восприятию и пониманию этих глубинных схем, или законов, по которым оно строится, живет и гибнет.

Появление и распространение схожих теорий можно представить и как переживание социологией чего-то похожего на кризис среднего возраста, и как свидетельство того, что сама концепция социальности продолжает оставаться проблемной. Ответом на очередное разочарование в социологии в какой-то мере можно считать новый расцвет так называемой критической теории (уходящей своими корнями в 1930-е годы). Последняя собрала «под свои знамена» достаточно разнящиеся по целям и мировоззрению направления социологической мысли: от реанимационных версий «обрезанного» марксизма до постмодернистских концепций.

Заметим, что сторонники постмодернизма в массе своей вообще отрицают наличие и саму возможность выявления общих законов общественной жизни, социальной эволюции и социального прогнозирования, а следовательно, и необходимость общей социологической теории. Более того, нередко встречаются высказывания в том духе, что понятие социального потеряло свою идентичность. Так, например, один из ярких представителей постмодернистского направления в социологии, Ж. Бодрийяр, полагает, что распространение западной культуры уже не может контролироваться социумом, а социальные науки лишь создают иллюзию бессмертия социальности, идеализируют ее химеру, не замечая трансформации традиционной рациональной социальности общественного договора в современную социальность контакта, сотканную из множества временных нитей.

В процессе анализа подобных социологических концепций возникает впечатление, что имеешь дело с чемоданом с двойным дном — настолько хитро упаковано его содержимое, отражая двойственность установок в мышлении самих теоретиков. К тому же этот чемодан еще и без ручки, так что его и нести трудно, и выбросить жалко. Вспоминаются также слова одной из революционных песен советских времен: «Кто под красным знаменем раненый идет?» Дело в том, что значительное число попыток выстроить логику нового теоретического явления, приведя совокупность выведенных следствий и утверждений в соответствие с их доказательствами, переформатировать «тело» социологической теории в указанном направлении, нельзя признать достаточно успешными. Часто они заканчиваются либо крушением интереса к теоретическим и методологическим проблемам развития социологии, либо формулировками, похожими на определения эквивалента общественного чуда, ожидание которого, как правило, всегда связано и сопровождается ситуацией социально надломленного существования общества. Одной из причин этого является заполнение «тела» социологической теории либо несвойственными социологии импликациями, либо какими-то языковыми имитациями социологического дискурса.

Вместе с тем, рассматривая вопрос о том, «можем ли мы по-новому определить сферу социологии или мы должны признать, что её дни уже сочтены и на смену социологическим должны прийти новые интеллектуальные подходы, подобно тому, как социология заменила философию права и государства или частично заняла их место», ²⁷  большинство социологов настроено оптимистично. По их мнению, для отстаивания столь радикального вывода как «смерть социологии» сторонникам постмодернизма следовало бы выдвинуть более конкретные и обоснованные аргументы. Не случайно сегодня не снята с повестки дня задача, связанная с формированием внутренне непротиворечивой социологической теории, которая могла бы обоснованно претендовать если не на целостность познания общества, то на открытие базовых социальных законов (как детерминистических, так и стохастических), определяющих основные тенденции его видоизменения.

Кроме того, несмотря на достаточно широкое распространение пессимистического настроя в отношении социальности, а, стало быть, и социологии как таковой, потребность в формировании социологического пейзажа тончайшими нюансами живописания общества никуда не исчезла и признается сторонниками постмодернизма. Другое дело, что в современной социологии указанный пейзаж далеко не всегда бывает внутренне проработанным как по форме, рисунку, так и по композиции, цвету. Мало привлекательная картина получается всегда, когда социологи забывают, что человек, если так можно сказать, представляет собой живой цвет в любом социологическом пейзаже. Нужно только не сводить социологию к антропологии, помня о том, что «путь» социологии пролегает на общей границе, связывающей индивидуальное и социальное.

Продолжая указанную аналогию, отметим, что сложные взаимозависимости между цветом и рисунком могут задавать как гармонию, так и какофонию возможностей современной социологической живописи. Перефразируя Сезанна, говорившего «если цвет гармоничен, то рисунок — точен», можно сказать: если социология как наука не чувствует или не уделяет должного внимания цветовой гамме общества, то она оказывается не в состоянии представить его адекватную картину. Конечно, что-то будет изображено, но социальное целое при этом предстанет либо искаженным, либо размытым до неузнаваемости. С этой точки зрения для социологов (каких бы концепций они ни придерживались) всегда важно «чувствовать цвет», идущий от социального источника, а не просто учиться «набивать руку» на технике социального рисунка или социальной графики.

Действительно, в какой-то мере общество можно сравнить с пестрым материалом, историческая длина которого постоянно увеличивается, чего нельзя сказать о качестве его понимания. Под «качеством понимания» в данном случае мы имеем в виду нечто похожее на такое явление как голография. Известно, что волна любой природы имеет, по крайней мере, три явных параметра: амплитуду, частоту и фазу. Если мы умеем отображать только амплитуду, на фотографии будет черно-белый плоскостной рисунок. Если мы научились отображать и частоту волны, получим цветную фотографию. В последнее время люди смогли благодаря лазеру отображать и фазу. Для этого объект снимается при лазерном освещении. Но чтобы получить объемное изображение, мы должны облучить фотографию тем же опорным лазерным лучом, который использовался при съемке. Если это сделано, получается то, что называется голографией. «Качество понимания» общества как раз и можно сравнить с подобным опорным лучом, при освещении которым материал общества становится объемным, понятным и начинает отдавать ту информацию (включая и историческую), которая в нем заложена. Этот материал может «ломаться» — любые катаклизмы в состоянии расколоть общество по каким-либо совершенно иррациональным признакам. При определенной кривизне социального пространства возникают своего рода энергетические катаклизмы, грубо говоря, выбросы «социального идиотизма», некие «черные дыры» в социальном мире или всплески общественной волны, о которых мы можем судить и по косвенным параметрам. Из-за этого общество не всегда готово развиваться, идти по пути прогресса: с любой достигнутой им вершины оно может попасть куда угодно — и в «черную дыру», и в потенциальную яму, и в точку движения вспять. Описать весь этот спектр возможностей, выстроить своего рода прецедентную теорию общества и призвана социология.

Мы склонны считать, что состояние дел в социологии не является критичным. В качестве положительного момента отметим, что современные социологические теории отличаются несколько иной исследовательской перспективой, чем концепции прошлого, новыми оценками социальной действительности. Они включают в себя результаты научных дискуссий и дебатов относительно вопросов, ранее остававшихся за бортом внимания представителей классической и академической социологии.

Несомненно, одним из положительных моментов в этом смысле является движение к более тесной интеграции социологии с другими гуманитарными (а в ряде случаев и с естественными) науками. Особо отметим более глубокое взаимодействие и взаимопроникновение социологии и экономических дисциплин при исследовании экономических институтов, процессов и категорий в их социальном значении и социальном контексте. Кстати, такой подход предполагает разоблачение ошибочного, но весьма распространенного и культивируемого властью в общественном сознании представления, что существуют какие-то чисто экономические проблемы, изолированные от других жизненно важных для человека задач; что решение социальных вопросов возможно только вследствие и после обеспечения экономического роста. Дело в том, что конечные цели деятельности человека всегда лежат вне экономической сферы. Строго говоря, не существует и особых «экономических мотивов», если, конечно, не понимать под ними иррациональные интересы и стремления к накоплению богатства у «скупых рыцарей». Даже если экономику понимать в узком смысле — как производство, обмен и распределение материальных благ, то и в этом случае она представляет собой только совокупность факторов, влияющих на наше продвижение к иным целям. ²⁸  Но важно еще и отказаться от фетишизированного рассмотрения экономики исключительно в контексте проблем материального производства и товарообмена, осознать ошибочность суждений о том, что есть какие-то чисто экономические задачи, изолированные от других жизненно важных для человека задач.

Заметим, что указанные представления и суждения в какой-то мере обусловлены существовавшими длительное время достаточно жесткими разграничениями научных интересов социологов и экономистов, а также представителей других социальных дисциплин. Сами эти разграничения в определенной степени определялись и определяются субъективными факторами. В частности, стремлением достичь некоторого компромисса и поделить сферы изучения общества, защитить межевые знаки, разделяющие границы своей научной ниши в форме монопольных корпоративных прав на предмет и ракурс исследования, что в подавляющем большинстве случаев негативно сказывается на общем развитии гуманитарных наук.

Поэтому не случайно, что в последние десятилетия в западной социологии вновь возник интерес к социологическому исследованию причин, целей и значения установившихся барьеров между различными научными дисциплинами. Авторы указанных исследований убедительно доказывают, что тот, кто выступает и обосновывает необходимость установления, сохранения или усиления указанных барьеров, как правило, отстаивает вполне конкретные личные или групповые интересы, а его аргументация имеет вполне конкретную идеологическую окраску.

В этой связи следует признать заслугу социологов хотя бы в том, что они способствовали изменению господствующей в обществе и навязываемой политиками точки зрения о равнозначности (тождественности) понятий «экономический рост» и «экономическое развитие». В настоящее время признается, что экономическое развитие (по сравнению с экономическим ростом) является более широким и многогранным понятием, включающим в себя все факторы улучшения социальной жизни человека. Поэтому в качестве показателя экономического развития не могут использоваться лишь данные о росте ВВП и его подушном распределении. Для определения уровня экономического развития необходимо учитывать значительное число данных о неэкономических (правильнее сказать -выходящих за сферу материального производства) аспектах социальной жизни индивидов. Например, наличие свободного времени и возможностей его эффективного использования, доступность образования и медицинской помощи (включая качество указанных услуг), состояние окружающей среды, гарантированный уровень гражданских и политических прав и свобод. При этом показатели экономического роста могут признаваться в качестве индикаторов экономического развития только в том случае, если наблюдается уменьшение бедности, сокращение безработицы, повышение стандартов (общего уровня) жизни индивидуумов и их самооценки; если этот рост не сопровождается углублением социального неравенства и не способствует распространению чувства страха и неуверенности в обществе. Свидетельством признания данного подхода можно считать выработку ООН индексов социального (гуманитарного) развития и социальной бедности для характеристики сложившегося социально-экономического положения в различных странах. ²⁹ 

Позволяет рассчитывать на предотвращение процесса девальвации социологии и тот факт, что в массе своей среди социологов произошло осознание принципиальной подверженности социологических теорий ошибкам, заблуждениям и мифотворчеству; что любое социологическое знание следует рассматривать не как истину в последней инстанции, а как аппроксимацию к ней. Возможно, сегодня можно говорить о и том, что заканчивается стадия развития социологии как «корпоративной науки», но открывается возможность для появления новой социологической теории и теории социальной политики, разрабатываемых при более высоком уровне сотрудничества и взаимодействия социологов с представителями других научных дисциплин. Иными словами, проходит время «корпоративной» парадигмы социологического «наукотворчества» и начинается этап разработки качественно новой научной теории. Точка зрения о том, что социальная теория приобретает всё больший вес, ³⁰  что столь же весомой становится и теоретическая концептуализация социальной политики, вновь набирает сторонников.

С учетом сказанного, можно утверждать, что потребность в адекватной социологической теории, в получении как можно более объективных социологических знаний и социологической картины в настоящее время увеличивается. В значительной степени это определяется и тем, что в условиях социально мобильного общества для все большего числа людей возрастает необходимость все чаще действовать на свой страх и риск, то есть ответственно и рационально, а не просто повинуясь устоявшимся или жестко сформулированным общественным нормам поведения. Такая необходимость, кстати, является во многом вполне закономерным явлением, поскольку только в этом случае потенциальные возможности и способности индивида могут быть реализованы наиболее полно. В свою очередь, дальнейшее раскрытие этих способностей и возможностей оказывает положительное воздействие и составляет, фактически, суть социально-экономического развития общества в целом. Эти обстоятельства, а также общие проблемы социологии и других гуманитарных наук, достаточно рельефно проявившиеся на рубеже двух последних тысячелетий в сфере познания человека и общества, и обусловливают важность попыток реализовать комплексный теоретический подход к построению социологии нового типа, которая должна учитывать своеобразие стохастических законов и амбивалентность социально-гуманитарного познания. При этом требует уточнения и теоретического переосмысления взаимодействие структуры социальной статики и механизмов социальной динамики, что вызывает необходимость переосмысления существующих, а также дальнейший поиск и разработку новых социологических парадигм.