СОЦИАЛЬНАЯ МАТРИЦА ПОЛИТИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ

МОСКВА, 2008. ISBN 5-902936-08-X

МОНОГРАФИЯ

 ТЕЧЕНИЕ ПОСЛЕДНИХ ДЕСЯТИ ЛЕТ с высоких политических трибун и со страниц различного рода изданий, посвященных проблемам политического и социально-экономического развития России, неоднократно говорилось о поиске национальной идеи и определении национальных приоритетов. Много критических замечаний было высказано в отношении осуществлявшихся правительством России псевдо-либеральных реформ, отражавших уровень безответственности властных структур, негативных социально-экономических и политических последствий, связанных с проведением грабительской приватизации, коррупцией и нечистоплотностью государственных чиновников. Сегодня нет недостатка в рассуждениях о важности срочного «врачевания» указанных явлений, а также о необходимости «снятия» российской экономики с «нефтяной иглы» и ее диверсификации, об обеспечении научно-технического прогресса, расширении малого предпринимательства, повышении социальной составляющей в деятельности государства и российского бизнеса. Но все идеи улучшения жизни россиян, включая задуманные и заявленные цели различных социальных реформ и «национальных проектов», на пути их претворения в жизнь как будто попадают в неведомую «черную дыру». Не случайно в обществе к ним вполне обоснованно сохраняется достаточно критическое отношение. В памяти населения еще не стерлись впечатления от результатов многочисленных прожектов текущей власти, якобы направленных на решение социальных проблем (например, монетизация льгот, реформа ЖКХ и пенсионная реформа), которые способствовали и способствуют лишь еще большему углублению указанных проблем, обостряя социальную напряженность, разжигая националистические и радикалистские настроения в массах.

Ни у кого, конечно, не существует никаких «волшебных палочек», с помощью которых можно было бы быстро и безболезненно изменить всю нашу жизнь к лучшему. Но проблема в том, что с момента провозглашения так называемого российского социального государства и до настоящего времени наблюдается практически полное отсутствие понимания (как во властных структурах, так и в обществе в целом) фундаментальных условий и процедур, необходимых для обеспечения поступательного, сбалансированного и эффективного социально-экономического развития. По существу, мы имеем все тот же набор популистских и «идеологически выдержанных» социально-политических рецептов, которые, хотя и являются противоположными по названию и провозглашаемым методам, но ведут к одному результату. Так, одна часть политиков, экономистов и социологов, вырядившись в тогу либерализма, хором молится на рынок и частную собственность. Другие, нацепив на себя мантию сторонников социальной справедливости и радетелей общего блага, с королевской надменностью глаголют о необходимости активного государственного вмешательства и расширения государственной собственности. При этом понятия «рынок» и «государство» наделяются какими-то мифическими божественными или дьявольскими свойствами в зависимости от угла зрения или занятой позиции в этом давно замшелом идеологическом споре так называемых индивидуалистов и коллективистов. Одновременно и те, и другие с упорством, достойным лучшего применения, не замечают, что основная проблема заключается в отсутствии действенных социальных механизмов противодействия различным злоупотреблениям правом как со стороны представителей государства, так и отдельных социальных групп, подменяя задачу устранения злоупотреблений правом контрпродуктивной темой ликвидации самого права. Только одни требуют отнять права у правительства, другие — у частного бизнеса и индивидов. В результате решение проблемы поиска социальных механизмов противодействия злоупотреблениям правом отодвигается на задний план или просто игнорируется, а обе противоборствующие точки зрения, по сути, оказываются двумя сторонами одной и той же старой монеты: затертый аверс не отличается от забитого грязью реверса. Характерно, что многие современные российские политики, политологи и экономисты коллективистского толка вполне убедительно критикуют и обвиняют правительство и государственных чиновников в антиобщественной деятельности, в том, что именно государство, публичная власть несет основную вину за проведение незаконной приватизации, продажу национальных интересов и т.д. Но одновременно они выступают за расширение роли и возможностей государства, то есть за предоставление государственным чиновникам дополнительных или неограниченных полномочий, предлагая таким образом (вслед за булгаковским Воландом) лечить подобное подобным, что, как правило, приводит к трудно излечимым последствиям. Конечным пунктом такого «коллективистского» лечения является восстановление высшей и наиболее извращенной формы индивидуализма в виде тоталитарной и авторитарной власти, основанной на полицейских методах хозяйствования и все подавляющих корыстных интересах бюрократии.

К не менее печальным результатам приводит и следование, на первый взгляд, радикально противоположным идеям, которые составляют основу вульгарного либерализма. Дело в том, что его сторонники странным образом не замечают монополистических устремлений у представителей значительной части крупного бизнеса, их заинтересованности в укреплении своего положения и устранении конкуренции с помощью государственной власти и прежде всего спецслужб, наделенных легитимным правом на нелегитимную деятельность. Между тем, это несовместимо ни с основами либеральных теорий, ни с рыночными принципами ответственного хозяйствования, ни с морально-этическими нормами, цементирующими общественное устройство. В результате в России при воссоздании видимых форм демократии «неолибералами» от власти сначала был выхолощен дух и смысл либеральных ценностей и образовано бюрократическое болото, в которое стали проваливаться любые разумные попытки обновления политического социально-экономического курса власти. При этом идеи демократии и либерализма, превращаясь в пустую идеологическую форму, естественно, оказывались более чем бесполезными, вызывая к себе лишь негативную реакцию общества. Благодаря манипуляции общественным мнением, осуществлялись попытки заставить людей делать и выбирать то, что нужно было самой власти (причем так, чтобы избиратели сами не сразу осознали того, что они делают, а, как и в прежние времена, дружно выполняли команды с «голоса хозяина»). При сохранении игры в демократическое и либеральное правительство возрождались административно-командные методы управления экономикой, с помощью налоговой удавки и реакционной денежно-кредитной политики подавлялось развитие банковской системы, осуществлялась фактическая ликвидация малого и среднего бизнеса.

Таким образом, если отвлечься от разноцветной фразеологии, между идеологией современных российских «рыночников» и «государственников» не существует принципиальной разницы. Они лишь предлагают своего рода перебрасывание из стороны в сторону одних и тех же грабель, на которые наше (и не только наше) общество уже неоднократно наступало. Благодаря такой «переброске» затушевывается основная социально-политическая проблема, которая заключается в нахождении и поддержании механизма обеспечения необходимого баланса прав и ответственности лиц, а также социальных групп, участвующих в экономической и политической жизни общества. Поэтому для социально ответственных политиков, экономистов и социологов основной задачей должна стать выработка реальных механизмов противодействия любым возможным злоупотреблениям правом и властью, теоретическое решение вопросов надежного разделения полномочий между различными ветвями последней. Требуется создание и поддержания необходимой системы сдержек и противовесов, которая отвечала бы современным условиям и состоянию развития человека и общества. Эта проблема непосредственно затрагивает вопросы взаимодействия государства и гражданского общества.

К сожалению, в этих вопросах наблюдается не только отмеченный нами теоретический «плюрализм», ведущий к одному и тому же результату, но и особого рода амнезия, усугубленная идеологическими наслоениями. Забвение основ и недостатков политических и философских доктрин прошлого сопровождается их воспроизводством под новыми названиями. Говоря словами Дж. Кейнса (1883-1946), «половина ходячей мудрости наших государственных мужей берется из прописей, верных или хотя бы отчасти верных для своего времени, но день ото дня все меньше подходящих для наших дней». ⁶⁸ 

Сохраняется и общая для политологии и гуманитарных наук в целом проблема, которую можно назвать «неблагодарной задачей» (в виду многочисленных неудачных попыток ее решения). Она связана с рациональной классификацией и разграничением получающих широкое распространение в социуме общих понятий, которые часто бывают искажены сиюминутными практическими интересами и смысловыми оттенками политического, идеологического, культурного и исторического характера, временами столь же неопределенными, сколь и насыщенными. Причем, как правило, с наибольшей легкостью эти понятия используются теми (включая представителей СМИ), кто меньше всего знает историю их появления, что именно они были призваны объяснить и что в действительности обозначают. Кроме того, значительное число политологических и социологических категорий можно отнести к «подвижным», изменчивым и текучим, которые далеко не всегда оправданно употребляются как синонимы или, наоборот, как антонимы.

Не случайно к числу дискуссионных категорий по-прежнему относятся понятия «государство» и «гражданское общество». Одна часть политологов, социологов и философов в качестве основы своих теоретических взглядов на государство выдвигает, как она считает, уходящую в глубь веков характеристику его как общего блага. Действительно, в произведениях Аристотеля (ок. 384-322 до н.э.) можно найти такую формулировку: «Всякое государство представляет собой своего рода общение, всякое же общение организуется ради какого-либо блага (ведь всякая деятельность имеет в виду предполагаемое благо), то, очевидно, все общения стремятся к тому или иному благу, причем больше других и к высшему из всех благ стремится то общение, которое является наиболее важным из всех и обнимает собой все остальные общения. Это общение и называется государством или общением политическим». ⁶⁹  Но данная формулировка, в которой древнегреческий философ (если верить в его реальное историческое существование, а не рассматривать в качестве собирательного образа, созданного схоластической философией) пытался раскрыть смысл государства, не имела отношения к реально существовавшим формам государственного устройства. Более того, само понятие «благо», а тем более — «общее благо», как самим Аристотелем, ⁷⁰  так и сторонниками подобного подхода к сущностной оценке государства, использовалось в различных значениях. ⁷¹  Заметим также, что еще Г. Гегель (1770-1831), исключительно высоко оценивавший философское наследие Аристотеля, охарактеризовал разговоры о «благе всех» как «проявление пустой напыщенности, нужной для того, чтобы возвысить представление». Но и среди тех политологов, социологов и философов, которые перестали использовать размытое в своей неопределенности понятие «общее благо» для обозначения сущности государства, также не существует единства. Некоторым оказались по душе марксистские формулировки классового государства, хотя такой подход связан с достаточно грубым, схематичным и искаженным изображением исторического прошлого различных государств и неопределенностью их исторического будущего. Другие встают на позицию М. Вебера (1864-1920), который выделял государство как организацию, обладающую монополией на легитимное насилие. ⁷²  Для третьих критерий легитимного насилия является лишь эмпирическим признаком, который выводится из сущностных характеристик государства, но не проясняет его природу. Подлинный критерий, по их мнению, состоит в поддержании государством законности и общественного порядка, согласующегося опять же с «общим благом» политического общества.

Еще больше недоразумений связано с понятием «гражданское общество» и его определениями. Если кратко рассмотреть историю данного термина, то появление его связано с возникновением теории государства как общественного договора. Основная политическая направленность данной теории, родоначальниками которой можно считать Т. Гоббса ⁷³  (1558-1679) и его более молодого соотечественника Дж. Локка (1632-1704), состояла в идеологическом обосновании независимости государственной власти от церкви и необходимости ограничения влияния римских пап. ⁷⁴  Большинство философов XVIII века термины «гражданское общество» и «гражданская власть» употребляли в качестве синонимов «государства» и «политического общества» ⁷⁵ . Гражданское общество характеризовалось как общество, функционирующее под властью государства, т.е. при наличии организованной принудительной власти, благодаря которой оказывается возможным появление и охрана частной собственности, а также обеспечение безопасности членов общества, их защита от внешних врагов и от несправедливостей, чинимых его членами друг другу. ⁷⁶ 

В начале XIX века Г. Гегель, видя явные недостатки и противоречия договорной теории государства, отчетливо проявившиеся и способствовавшие оправданию дикостей Французской революции, попытался несколько разделить понятия «государство» и «гражданское общество». Оценивая формулировки Гегеля, следует, правда, учитывать, что в нашем распоряжении находятся главным образом посмертно опубликованные труды философа, которые не были им самим систематизированы и в существенной своей части представляют переработку конспектов лекций, записанных в разное время его слушателями и откорректированных издателями. В них можно найти несколько подходов Гегеля к решению этой проблемы. Общее определение сущности «государства» заключается у него в таких формулировках как «действительность нравственной идеи», как «нравственный дух» и как высшая идея, проявляющаяся в самопознании и самореализации абсолютного духа, как воплощение разума в жизни человечества. Это воплощение разума осуществляется, как считал Гегель, при помощи философии, «вершиной» которой оказывалась его собственная философская система. ⁷⁷  С этой «вершины» гражданское общество, с одной стороны, рассматривается им как «дифференция», выступающая между семьей и государством. При этом говорится, что гражданское общество, разрывая узы семьи, предстает в качестве всеобщей семьи и системы всеобщей взаимозависимости, а «величайшим принципом» гражданского общества называется свобода. С другой стороны, утверждается, что развитие гражданского общества начинается только после появления государства. Но правомерность отождествления понятий «государство» и «гражданское общество» признается им только в том случае, если они определяются как единство различных лиц, рассматриваемых просто в виде общности. Для этого вводится определение «государство гражданского общества». Одновременно этому состоянию развития идеи государства противопоставляется понятие «политическое государство», которое предстает (в трактовке Гегеля) не просто как общность, а как «субстанциональное единство», сравнимое с органическим телом. С этой точки зрения Гегель характеризует гражданское общество как «внешнее государство», понимая под этим определенный исторический этап реализации высшей идеи государства, во время которой, по его мнению, еще не сложилось внутреннее органическое единство, не появилось «политическое тело» государства, поскольку оно еще раздирается противоположными интересами частных лиц и социальных групп. Заметим, правда, что само наличие указанных противоположных интересов, как и их устранение, Гегель, в отличие от многих философов и религиозно-политических деятелей, писавших как до него (Платон, Т. Мор, Т. Кампанелла), так и после него (К. Маркс), не связывал с появлением или уничтожением частной собственности. Наоборот, он всячески доказывал абсурдность и реакционность таких воззрений, считая, что при отсутствии частной собственности не может быть реализована свобода человека, что «самосознание того, что человек является свободным собственником, должно быть само по себе истинным сознанием». ⁷⁸ 

В теоретической конструкции политического государства Гегеля оно как политическое тело содержит в себе нравственную необходимость, к которой должен быть причастен индивидуум, готовый пожертвовать собой, но не только ради выполнения своего нравственного политического долга, но и для реализации своего особенного интереса. ⁷⁹  У него можно встретить указания на важность того, чтобы «политическое тело разделялось в себе, организовалось, расчленялось на отдельные органы, чтобы обладать жизненностью». И это же требование он предъявляет к гражданскому обществу, подчеркивая, что «высшая абсолютная важность заключается в том, чтобы то и другое было согласовано». В состав гражданского общества Гегелем включаются различные сословия, корпорации, а также полиция (поскольку она может преследовать собственные интересы) и судебная власть (в лице суда присяжных), а политическое государство понимается как законодательная власть и правительство, состоящее из государственных чиновников, объединенных властью монарха. И далеко не случайно, что на базе гегелевской философии в целом, и его философии права и философии истории в частности, выросли прямо противоположные по целям и направлениям политические и философские течения и доктрины.

«Взращенный» гегельянцами К. Маркс (1818-1883) стал рассматривать гражданское общество с точки зрения выявления социальных сил, которые могут быть использованы для совершения революции и изменения существующего политического режима, прежде всего в Пруссии. Решая данную задачу, он пришел к выводу, что для успеха политической революции она должна приобрести статус социальной революции. Для этого необходимо, чтобы, с одной стороны, все недостатки общественной жизни воспринимались различными слоями гражданского общества как сосредоточенные в одном сословии, или в одном классе. С другой стороны, требуется класс, интересы которого на определенном отрезке времени «сливались» бы с интересами всего общества, что позволило бы назвать этот класс всеобщим освободителем. Констатируя отсутствие в Германии определенного класса, который, благодаря своей роли и деятельности, мог быть заклеймен как «отрицательный представитель общества», Маркс заключал, что для революции нужно образование класса, «по определению закованного в цепи», такого класса гражданского общества, который не принадлежал бы к гражданскому обществу и поэтому мог стать «распадом всех классов». ⁸⁰  Такой специфический класс он нашел в зарождавшемся в то время в Германии пролетариате. Поскольку, согласно его логике, «ниже» пролетариата никаких классов гражданского общества не существует, то можно утверждать, что его политическое господство приведет к уничтожению всех классов и будет окончательным. В дальнейших своих теоретических построениях Маркс свел понятие «гражданское общество» к производственным отношениям, определяемым как отношения людей в процессе производства, обмена, распределения и потребления материальных благ, заложив в основу этих отношений отношения, связанные с частой собственностью на средства производства. Далее, он заявил о росте антагонистических противоречий между сокращающимся (в результате процессов монополизации) числом собственников средств производства (капиталистов) и возрастающей массой пролетаризируемого населения, получив теоретическую возможность прямо противопоставить и столкнуть друг с другом два класса гражданского общества (но уже не упоминая, чтобы не путались под ногами социальные детали, о гражданском обществе как таковом), один из которых (как и предполагалось с самого начала) был заклеймен как виновник всех общественных бед. Наконец, «превратив» государство в некую политическую надстройку для защиты эгоистических интересов частных собственников, он «пообещал», что она должна «отмереть» в результате социально-политической революции и прихода к власти пролетариата. ⁸¹  Естественно, что, делая такой вывод, Маркс во многом игнорировал всегда существовавшие противоречия общества и индивида как собственника своей рабочей силы, предпочитая не замечать того факта, что указанный вид собственности лежит в основе любой формы собственности, будучи представлен во всех слоях гражданского общества, что этот род собственности составляет его базу и в конечном счете определяет весь процесс социального развития. Идея «отмирания» пролетарского государства не согласуется также с другими теоретическими конструкциями марксизма, согласно которым признается, что задача и потребность в государственной власти заключались не только в появлении органа политического принуждения, но и в решении общих для различных членов общества проблем (безопасность, поддержание общественного порядка, развитие экономической и социальной инфраструктуры). Вместе с тем следует признать, что в качестве идеологического оружия разрушения действующего государственного режима теория Маркса, превращенная в социальную религию, успешно сработала (кстати, не без помощи влиятельных политических сил и спецслужб государства, предоставившего Марксу политическое убежище), ⁸²  правда, не в Германии, а в России. Но результатом «социально-политического эксперимента», естественно, оказалась не смерть государства, а воцарение деспотической государственной власти, названной «диктатурой пролетариата», приведшей к физической ликвидации значительной части общества и жесткому ограничению свободы самореализации личности.

Альтернативный рецепт «умерщвления» государства, на деле способствовавший утверждению тоталитарной государственной власти (но менее варварским способом), был предложен О. Контом (1798-1857), определившим свою философию как позитивную, назвавшим ее «социологией» и представившим ее в качестве вершины научного знания. В отличие от Гегеля и его конструкции разумного государства как органично объединенного нравственной идеей политического тела (в составе которого каждый орган и каждая клеточка занимали бы свое место и свободно развивались в интересах целого, отражая действительность самореализации абсолютного духа), Конт выступил с теорией развития социального тела. ⁸³  Можно сказать, что у Конта не гражданское общество трансформировалось в идеальное государство, благодаря появлению и проявлению у последнего разума, а гражданское общество получало «ум, честь и совесть», но не вследствие самореализации абсолютного духа (при посредничестве философов), а в результате научного познания человеком общих законов развития природы и общества.

При этом Конт прямо и недвусмысленно противопоставил себя всем философам, заявив о полном истощении прежних теологических и метафизических идей и их крушении, ⁸⁴  а также о созревшей необходимости и возможности преодоления состояния умственной анархии и дезорганизации, в котором до него находилось человечество. Опередив Маркса и еще не появившихся апологетов исторического материализма, Конт представил свою социологию как науку, которая в состоянии обеспечить единственно верное представление о социальном мире и привести к согласию в обществе, реализовать на практике выдвинутый им же лозунг «порядок и прогресс». Позитивная философия, вершиной которой объявлялась социология, определялась им как дисциплина, основанная не на фантазии и отвлеченном мышлении (в отличие от теологии и метафизики), а на бесспорном фактическом материале, произведенном силами всех наук, дающая последнее обобщение их данных. Социология завершала выстроенную им лестницу или иерархию наук (от математики до биологии), наделяясь задачей изучения строения и развития человеческой общности, то есть социальной статики и социальной динамики. При этом Конт полемизировал со сторонниками концепции неограниченной свободы совести, фактически требуя утверждения новой веры — веры в авторитет позитивной науки, способной восстановить утраченное в обществе согласие и сделать его единым. Значение социологии как завершающего этапа позитивной философии определялось также тем, что из всех наук только она имеет своим прямым предметом изучение самого человечества и поэтому способна обеспечить основание для установления нравственных начал жизни, экономических и политических действий. Нравственность при этом выводится из положительного изучения действительной природы человечества и законов его развития. Отдельно взятый человек представлялся как некая зоологическая абстракция, а действительное существование определялось только в составе человечества в целом. Причем идея рассмотрения человечества как действительного целого характеризовалась как вершина социологии, которая должна была также стать основанием положительной политики и положительной религии. Человечество как единый организм, названный «Великое Существо», был поставлен Контом на место Бога. Его объективное существование и единство определялось как органическая солидарность всего живущего на земле человечества, осознанию чего должна была служить позитивная религия, которая предполагала необходимость признавать это единство и этот мировой порядок и подчиняться ему.

Идеальное устройство человеческого общества, по теории Конта, может произойти, если во главе его окажется корпорация ученых, возглавляемых социологами. При этом утверждалось, что кооперация многих частных сил для общей цели требует единого руководства, оказывающего системное воздействие на части социального организма и поддерживающего солидарность общественного тела, подавляя возникающие в нем пагубные стремления к раздроблению и противоборству идей, чувств и интересов. Одновременно, правда, проповедовалось, что корпорацией ученых не «присваивается» государственная власть как право на применение насилия в традиционном его понимании, для нее будет достаточным заведовать воспитанием, сдерживая умственную анархию и давая нравственное направление обществу. Низшая ступень общественной лестницы оставляется им за рабочими, над которыми возвышаются предприниматели, а над ними банкиры, составляющие истинный центр, определяющий развитие промышленного мира. Препятствием для возможного появления господства банкиров оказывается морально-финансовое воздействие корпорации ученых, которая должна определять нравственные направления использования денег и употребления богатства. При таком порядке низшие классы должны были видеть своих естественных защитников в корпорации ученых. В этой социальной конструкции каждый обязан был рассматривать себя как должностное лицо, призванное служить обществу. Нормальное устройство общества, определенное как «социократия», базировалось, по Конту, на принципе обязанности, а не права, должно было иметь нравственное, а не юридическое основание. В этой связи проблемам законодательства как таковым Конт уделял незначительное внимание, а сама идея государства в его системе оказывалась просто излишней. Сущность своего учения Конт любил выражать в коротких лозунгах: «знать, чтобы предвидеть», «мыслить, чтобы действовать», «жить для других», «жить при полном свете», «любовь как принцип, порядок как основание, прогресс как цель» и тому подобное.

С точки зрения своего революционного заряда идеи Конта, конечно, уступали марксистскому подходу и не могли вызвать ожидаемой Контом реакции у различных социальных слоев, включая политические элиты. Но они не остались незамеченными и были использованы для идеологического обоснования необходимости тоталитарной власти. При этом в различных странах мира началась активная эксплуатация авторитета науки и его использование в качестве ширмы для проведения различных политически мотивированных решений и акций, мало согласующихся с идеями нравственности и человечности. О повсеместном распространении коротких лозунгов для воздействия на массовое сознание мы уже не говорим. Отметим только, что в конце жизни Конт настойчиво пытался привлечь на свою сторону орден иезуитов (открыто восхищаясь основателем ордена Игнатием Лойолой (1491-1556) и призывая иезуитов переименоваться в «игнатианцев»), ⁸⁵  предлагая генералу ордена начать совместные действия для искоренения протестантства, деизма и скептицизма и для преобразования всего человечества на общих католическо-позитивных началах. Развивая эту идею и стремление Конта, часть его последователей стала утверждать, что между католиками и позитивистами существует лишь то второстепенное различие (первые верят в Бога, а вторые нет), которое не противоречит общему намерению тех и других в деле организации дисциплинированного человечества. На этом основании они приглашали всех неверующих в Бога стать позитивистами, а всех верующих — католиками, начав совместную борьбу «дисциплинированных» против «недисциплинированных». Хотя не существует достоверных данных, которые прямо указывали бы на положительную реакцию со стороны руководства ордена иезуитов и католической церкви на подобного рода предложения Конта и части его последователей, но вряд ли случайным можно назвать тот факт, что в своем качестве новой «религии человечества» позитивизм Конта в конце ХIX века одно время был официально признан или пользовался всемерной поддержкой в ряде стран Южной Америки (Бразилия, Чили), а также получил много ревностных последователей, например, в Испании.

В целом, можно заключить, что все предлагавшиеся варианты нового рационально и научно организованного общества, обещавшие устранение власти государства и достижение общественного порядка и социального рая, не просто не могли реализоваться в этой своей идиллической ипостаси. Им суждено было оказаться запятнанными результатами практических «опытов» по реализации теоретических разработок.

Причем еще до начала указанной реализации, в период активного распространения данных теорий, само понятие «гражданское общество» оказалось где-то на заднем плане политической и социологической мысли. К началу XX века словосочетание «гражданское общество» осталось лишь в лексиконе ряда юристов. Последние использовали его в качестве обозначения совокупности лиц, которые в данное время и на данной территории участвуют в образовании гражданского права, понимаемого как «частное право», регулирующего имущественные отношения между ними. Устанавливалось, что «члены гражданского общества выступают или в качестве субъектов гражданских прав, или в качестве власти (законодательства и суда), которое по призыву субъектов защищает их права». ⁸⁶ 

Политический интерес к проблематике «гражданского общества» фактически был «разморожен» только с распадом СССР и «социалистического лагеря». Вопрос о гражданском обществе в России стал увязываться с развитием демократических процессов, с воссозданием либеральной идеи «правового государства» и рассматриваться в контексте провозглашенного Конституцией РФ «социального государства». Особое политическое звучание проблема гражданского общества получила ввиду интереса к происходившим на постсоветском пространстве «демократическим процессам» со стороны новых «иностранных партнеров». Это звучание усилилось с началом реализации программ привлечения неправительственных организаций в качестве консультантов и посредников в различных проектах по изменению законодательной базы и формированию новой институционально-правовой инфраструктуры, определению принципов и механизмов приватизации государственной собственности. Правда, ближе к началу нового тысячелетия участие «иностранных помощников» стало вызывать недовольство российских властей, в том числе по причине того, что их помощь, становясь государственно невостребованной, одновременно оказывалась ненужной помехой в процессе видоизменения структуры политической власти и передела ранее приватизированной государственной собственности. Хотя базовый политический смысл возрождения идеи гражданского общества был связан с осознанием необходимости найти противовес идеологии тотального государственного диктата, этот смысл «затерялся» на фоне ее использования в качестве идеологического обеспечения программ приватизации государственной собственности, которые проводились властью, исповедовавшей ту же религию государственной вседозволенности и в условиях «плохой видимости» соблюдения законности. Причем разговоры о необходимости «строительства» гражданского общества в России на практике стали использоваться средствами массовой информации в качестве такого же идеологического штампа, как «строительство развитого социалистического общества» или «строительство коммунизма».

Отличие, правда, в том, что сегодня наблюдаются два подхода к достижению этой «великой цели». Первый подход представляют сторонники действующей власти, которые обосновывают важность участия государства в становления гражданского общества, а второй — ее критики, которые доказывают необходимость отстранения государства от этого процесса.

В этих «идеологических» рамках, оказывающих воздействие и на характер научных дискуссий, проблема гражданского общества рассматривается на протяжении последних пятнадцати лет политологами и социологами, то появляясь, то исчезая из центра внимания. Причем, принимая во внимание широчайший диапазон разнообразных политических интересов, оценок и аргументов, следует признать, что научное сообщество не столько продвинулось в расшифровке понятия «российское гражданское общество», сколько еще больше запутало его.

Основная масса предлагаемых сегодня определений гражданского общества, то содержание, которое различные авторы вкладывают в это понятие, к сожалению, может свидетельствовать о готовности политологов и социологов вновь повторить ошибки прошлого. На это и указывает общий разброс мнений по данному вопросу.

На одном полюсе «гражданское общество» характеризуется как чуждая национальным интересам России идеологическая конструкция, направленная на люмпенизацию населения страны. ⁸⁷  На другом — «гражданское общество» возвеличивается вплоть до возведения его чуть ли не в ранг комитета общественного спасения, существующего в виде некой сетевой конструкции, в которую включают «независимый бизнес, свободную прессу, общественные организации и партии». ⁸⁸ 

Своего рода промежуточное положение между данными подходами занимает позиция, согласно которой для развития и функционирования гражданского общества необходимо, чтобы государство обеспечило гражданам институциональные и правовые условия, позволяющие им объединяться и, взаимодействуя с государством через систему демократических организаций, добиваться проведения в жизнь своих групповых целей. Но, если вдуматься или расшифровать эту идею, то получится, что государство, имеющее монопольное право на применение насилия (теоретически, для обеспечения интересов общества в целом), должно установить партнерские отношения с отдельными объединениями граждан и позволять им добиваться своих групповых интересов. Иными словами, эта идея, выявляя всю свою утопичность, в чем-то оказывается сродни марксистской трактовке классового государства в ее современных разновидностях, а в чем-то отражает желание иметь «корпоративное государство». Но анализируя исторический контекст становления этой идеи, не следует забывать, что в 20-е годы прошлого столетия аналогичную идею развивали итальянские фашисты, и всем известно, к каким последствиям привело ее осуществление. Фраза о посредничестве некой системы демократических институтов в данном случае ничего не меняет. Кроме того, не совсем понятно, как в данном случае решается проблема разделения властей, и, в частности, как должна формироваться законодательная власть и в чем заключаются ее функции. Мы уже не говорим о том, что подобные определения, как и риторика представителей власти, сводят понятие гражданского общества лишь к наличию общественных организаций, деятельность которых государственная власть уже выбрала объектом своего «попечения».

На роль теоретического открытия претендуют и такие определения гражданского общества, в которых говорится, что это общество, где сочетаются частные и общие интересы, где оно достигло «партнерских отношений с государством» и способно «поставить государство под свой контроль». В этом обществе «возможность его членов реализовать свои права и обязанности дополняется способностью государства обеспечить безопасность общества в целом и отдельных граждан». Наконец, это — «общество, контролирующее не только государство, но и богатство страны, общество с развитыми партнерскими отношениями между обществом, государством и экономикой. В целом гражданское общество можно охарактеризовать как самоорганизующееся начало и сосредоточение негосударственных отношений». ⁸⁹  Но, если разобраться, то это «теоретическое открытие» представляет собой некий симбиоз, состоящий из определений гегелевского «политического государства», «Великого Существа» Конта, теории «общественного договора» и марксистского подхода, где понятие «гражданское общество» сведено к экономическим (производственным) отношениям. Еще одна группа определений «гражданского общества» фактически просто представляет собой воспроизведение одного из гегелевских подходов к раскрытию данного понятия. Имеется в виду использование термина «гражданское общество» как для эмпирического описания организованных групп, действующих в пространстве между государством, с одной стороны, и семьей и индивидуумом — с другой, так и для теоретического анализа явлений социальной жизни.

Учитывая сказанное, можно заключить, что для современных политологов и социологов по-прежнему актуальной оказывается задача, сформулированная Т. Гоббсом относительно дефиниций: «проверять определения прежних авторов и или исправлять их, если они небрежно сформулированы, или формулировать их самому заново. Ибо ошибки, сделанные в определениях, увеличиваются сами собой по мере изучения и доводят людей до нелепостей, которые в конце концов они замечают, но не могут избежать без возвращения к исходному пункту, где лежит источник их ошибок… Когда же они в конце концов находят явную ошибку, то все-таки не сомневаются в правильности своих оснований и не знают, каким образом эту ошибку исправить… Этих людей можно уподобить птицам, влетевшим через дымовую трубу и видящим себя запертыми в комнате; они порхают, привлекаемые обманчивым светом оконного стекла, но у них не хватает ума сообразить, каким путем они влетели». ⁹⁰  Можно согласиться с Гоббсом и в том, что правильные определения способствуют приобретению знания, а в неправильных кроется «злоупотребление, от которого происходят все ложные и бессмысленные учения». Другое дело, что ни Гоббсу, ни последующим философам, социологам и политологам до конца эту проблему так и не удается разрешить. Необходимо учитывать и тот факт, что злоупотреблять можно и правильными определениями, и что определение, претендующее на «правильность» и «истинность», в виду своей абстрактности часто оценивается как банальность, а любое уточнение и дополнение к нему по необходимости будет содержать в себе и правильные и неправильные моменты. В этой связи важно обратить внимание и на то обстоятельство, что при построении философских, политических и социальных теорий используется далеко не вся информация, которая имелась в определенный исторический период, либо она неправильно расшифровывается или интерпретируется. И для нахождения «ошибки» необходимо осознавать причины данного явления.

С нашей точки зрения, гражданское общество следует рассматривать и характеризовать как форму горизонтальной интеграции человеческого сообщества, позволяющую обеспечивать раскрытие способностей и реализацию постоянно изменяющихся потребностей его участников с помощью инструментов взаимного признания и реализации прав и обязанностей его членов, возникающих в процессе кредитных отношений и обмена результатами общественно-полезной деятельности. Иными словами, исходными характеристиками гражданского общества должно считаться наличие относительно самостоятельных субъектов, обладающих собственностью (в основе которой всегда была собственность индивидов на свою рабочую силу), объединенных использованием единых инструментов фиксации своих прав и обязанностей при взаимодействии друг с другом. Далее, речь идет о таком объединении, которое предполагает возможность структурирования индивидами универсальной и естественной системы своих прав и обязанностей, а также инструментов и форм координации своей социально-экономической деятельности, причем относительно независимо от наличия тех или иных правовых норм, установленных государственной властью. ⁹¹ 

С появлением государства должно было произойти формирование не гражданского, а политического общества. Политическое общество можно определить как взаимодействие организованных представителей гражданского общества в деле защиты, изменения или закрепления формируемой естественной системы прав и обязанностей в юридически значимой форме, то есть в форме определенных законодательных норм, предполагающих возможность их силового «подкрепления» с помощью государственной власти. Таким образом, под политическим обществом следует понимать совокупность различного рода политических и общественных организаций, а также лиц, стремящихся к власти или к оказанию воздействия на государственную власть, преследующих как собственные интересы, так и интересы тех или иных групп гражданского общества. ⁹²  Хотя, бесспорно, сегодня между гражданским и политическим обществами не существует непроходимой разделительной полосы, ⁹³  и наличие одного может рассматриваться в качестве показателя существования другого.

Важнейшим условием и показателем полноценного взаимодействия между гражданским и политическим обществом являются денежно-кредитные отношения, которые сопровождали исторический процесс формирования системы государственной власти. Осознание данного факта требует, правда, кардинального изменения наших взглядов на саму природу и эволюцию власти и денег, условия их появления и функционирования на современном этапе социально-экономического развития, понимания, что деньги не могли возникнуть без налаживания кредитных отношений между относительно свободными производителями и потребителями товаров и услуг. Именно понимание кредитной природы власти и денег, с нашей точки зрения, может оказаться той основой, которая позволяет построить новый теоретический фундамент политологии, способный обеспечить успешную консолидацию и взаимодействие всех гуманитарных наук в решении социально-политических и социально-экономических проблем государства и общества.