Новый взгляд
на abecedarium
политической науки
Abundamus dulcibus vitiis82
Основная часть проблем и нерешенных вопросов, касающихся социальных основ права и власти, пределов и возможностей государственного вмешательства в социальную жизнь, форм и функций государства, обусловлены тем, что мы до сих пор не можем выбраться из лабиринта идеологических нагромождений, выстроенных в процессе развития политической науки. Поскольку указанные нагромождения возникли уже на начальных этапах ее зарождения, то выйти из этого лабиринта не представляется возможным, если сначала не расчистить подходы к истокам политической мысли.
Как уже было отмечено в предыдущих главах, в качестве предтечи современной политической науки и в России, и на Западе обычно называют имя Платона
Заметим, что в тех произведениях Платона, где Сократ не представлен в качестве главного действующего лица (в частности, в диалоге «О законах»), во взглядах участников диалогов на функции и роль государства имеются волне очевидные расхождения (и даже противоречия) по сравнению с высказываниями Сократа на эту тему. Вместе с тем большинство современных авторов, приводя цитаты из сочинений Платона, об этих расхождениях не знает, либо их не замечает. Но и это не самое главное. Большего сожаления заслуживает тот факт, что при этом, как мы уже отметили, высказанные Платоном мысли существенно искажаются. Началось такое искажение давно. Уже в «Политике» Аристотеля
Вообще, следует отметить, что последующие искажения идей и смысла многих положений, содержавшихся в трудах подавляющего большинства философов и политических мыслителей, давно стали обычным явлением. Этой участи, кстати, не избежали и произведения Аристотеля и Г. Гегеля.
В этой связи вполне закономерным представляется тот факт, что хотя исследование истории политической мысли признается в качестве составной части современной политологии — и на Западе и у нас в стране этот предмет политологической науки, мягко говоря, находится далеко не в лучшем состоянии. Не случайно, например, при характеристике взаимоотношений государства и гражданского общества мы можем наблюдать сегодня не просто «теоретический плюрализм», но, можно сказать, особого рода научную амнезию. В частности, создается впечатление, что основная часть приверженцев различных концепций гражданского общества имеет достаточно смутное представление о теоретическом «наследии» в этой области, а разработчики новых теоретических конструкций создают их без учета опыта предшественников, не только повторяя допущенные ими ошибки и алогизмы, но и нагромождая новые.
Для тех, кто бегло ознакомится с различными программами преподавания истории политической мысли и политической науки, на первый взгляд, может показаться, что указанные программы предполагают получение студентами и аспирантами обширного багажа знаний по данному предмету. Но, если приглядеться и ознакомиться хотя бы с частью литературы по данной тематике, то можно прийти к заключению, которое будет напоминать критические замечания Ф. Бэкона
Возвращаясь к вопросу об ошибках и неточностях, связанных с упоминанием имени Платона в качестве родоначальника политической науки, необходимо упомянуть еще несколько моментов. Если учитывать достаточно распространенное сегодня понимание данной науки как области эмпирического исследования и анализа явлений и фактов социально-политической жизни (хотя общего понимания и согласия насчет предмета политологии до сих пор не существует), то Платона (или Сократа) следует отнести не к родоначальникам, а к противникам такой науки.
Основной подход к определению истинных «государственных мужей» и «идеальных правителей», представленный в большинстве произведений Платона, отражают слова и идеи, высказываемые Сократом в диалоге «Государство». Согласно этому подходу, до тех пор «пока в государствах не будут царствовать философы либо так называемые нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать»; пока «не сольется воедино — государственная власть и философия», никаким «государствам не избавиться от зол». До этого момента «не станет возможным для рода человеческого и не увидит солнечного света» идеальное государственное устройство87. При этом Сократ у Платона крайне негативно относится к чисто эмпирическим исследованиям, не говоря уже об определении политики как науки об управлении государством. Само слово «политика» практически не встречается в лексиконе Сократа.
В произведениях Платона, правда, существует диалог под названием «Политик», где поднимаются вопросы государственного управления, рассматриваемого с позиции «политического искусства». Но в этом диалоге Сократ не принимает участия88. При этом политическое искусство (в качестве его синонимов используются: «искусство царствовать», «государственное искусство», «искусство стадного выращивания») характеризуется как «самоповелевающее искусство, распоряжающееся живыми существами и пекущееся не о частных лицах, а о целом обществе». Кроме того, особо подчеркивается, что овладеть этим искусством способны не просто немногие, а считанные единицы. В общем и целом у Платона (Сократа) политическое искусство, как и истинное философское понимание государства и государственного управления, по существу, относятся к области божественного откровения. Иными словами, политическое искусство относится к раскрытию и осознанию божественной идеи (посредством «припоминания» человеческой душой своего «небесного» бытия), а не к области эмпирических исследований поведения людей в обществе (которые характеризуются как изучение «человеческой части фокусничества»). «Истинными правителями» назывались Сократом (у Платона) «божественно вдохновленные государственные люди» которые «движимы и одержимы богом» и поэтому своим словом могут свершить много великих дел, даже если сами не ведают, что говорят89.
Именно в этом отношении Сократ и Платон расходились с софистами, называя их «мнимыми философами», «лицемерными подражателями» истинных мудрецов, торгующими оптом и в розницу своими и чужими знаниями низменной части человеческой природы, и тем, что на современном языке называлось бы политическими технологиями, ради собственной выгоды. С точки зрения Сократа, софисты занимались порчей человеческих душ и обманом, утверждая, что могут научить искусству государственного управления (требуя за обучение плату), основываясь на своем познании человеческого поведения, а также того, что на современном языке называется социальной психологией.
Правда, в некоторых произведениях Платона критика софистов была несколько смягчена. Так, в диалоге «Протагор», где рассказывается о споре Сократа с Протагором
В этом споре Протагор (первый, кто не побоялся открыто признать себя софистом) заявил, что способен научить искусству государственного управления. Сократ же утверждал, что данному искусству научить нельзя, поскольку невозможно обучить добродетели.
Согласно Протагору (в трактовке Платона), «софистическое искусство», которое по смыслу может быть приравнено к искусству управления (политики), заключается в правильном выборе наилучшего способа достижения своих целей в делах государства и в частной жизни. Это искусство, как сообщил Протагор, очень древнее. Однако в «стародавние времена», все, кто хорошо овладел этим искусством, опасаясь враждебности со стороны завистников, не выставляли его напоказ, а, наоборот, пытались всячески скрыть посредством другой деятельности. В частности, к знатокам такого искусства им был отнесен Гомер, для которого прикрытием служила поэзия. У других таким прикрытием являлась музыка, у третьих — таинства и прорицания, а у некоторых — гимнастика. Однако, по мнению Протагора, «древние софисты» не достигали и не могли достигнуть желаемой цели, поскольку это искусство невозможно скрыть от тех, кто обладает государственной властью; а скрывать его от «толпы» не имеет смысла. Объяснялось это тем, что толпа и так ничего не понимает, а только «подпевает» всему тому, что «затянут» власть имущие. Более того, Протагор утверждал, что для мудреца глупо даже пытаться скрывать свои способности от властей, поскольку «пускаться в бегство, не имея сил убежать, — это значит только изобличить самого себя». При этом у власти такое поведение может вызвать дополнительную неприязнь, так как подобного человека, помимо всего прочего, сочтут еще и коварным. Учитывая сказанное, как объяснил Протагор, он решил пойти другим путем: открыто признать себя софистом и заняться воспитанием людей, делая из них хороших граждан, и принять при этом дополнительные меры предосторожности90, чтобы не раздражать и не вызывать гнев власти. При соблюдении этих предосторожностей софист, как утверждал Протагор, может не только ожидать, что ничего ужасного с ним не случится, но и рассчитывать на получение высокого денежного вознаграждения91. Протагор также ответил на критику Сократа, относящуюся к обвинению софистов в стяжательстве. Протагор заявил, что считает себя человеком, более прочих способным быть полезным другим, помогая им стать достойными людьми и гражданами своего государства; и поэтому полагает, что заслуживает взимаемой им с учеников платы. Более того, он утверждал, что такой позиции, даже в большей степени, чем он сам, придерживаются его ученики. Как объяснил Протагор, он предлагал всем, кто у него обучался, если они не согласны выплатить сумму, которую он назначит, пойти в храм, где клятвенно заверить, сколько, по их мнению, стоят его уроки, и именно столько и заплатить92.
Хотя у Платона Сократ в конечном счете заставляет Протагора косвенным образом и отчасти согласиться с утверждением о том, что добродетели нельзя научиться, Платон предпочел завершить диалог тем, что обе стороны согласились приостановить (на неопределенное время) свой спор, а не признать его законченным.
В диалоге «Софист», где Сократ принимает лишь номинальное участие93, Платон, как это можно понять, также решил скорректировать отношение к софистам, разделив их на две группы. К первой группе были отнесены те, кто «способен лицемерить всенародно, в длинных речах, произносимых перед толпою». Такие софисты были названы «государственными или народными витиями». А во вторую группу были включены «подлинные» софисты, которые в частных беседах запутывают и заставляют собеседника «противоречить самому себе». При этом в начале диалога предполагалось разграничить понятия «философ», «политик» и «софист».
В процессе диалога было заявлено, что «философ» является истинным мудрецом, который постоянно обращается «разумом к идее бытия» и способен «созерцать божественное». Понятие «политик» в рамках данного диалога не затрагивалось.
Фактически, смысл указанного произведения Платона заключался в том, чтобы от «софистов», отношение к которым оставалось крайне негативным, отделить особую группу, названную «народными витиями» в значении «неистинные политики», негативное отношение к которым было несколько смягчено.
В определенном смысле данное произведение Платона можно рассматривать как некоторую уступку тем, кто разделял точку зрения Протагора, а также ряда других софистов, ранее принимавших участие в дискуссиях с Сократом (Гипний, Горгий и Продик). Последние, кстати, были представлены в диалогах Платона как иностранные послы, совмещавшие выполнение официальных функций с лекторской деятельностью, несущие в массы так называемую «прикладную мудрость». Кроме того, они занимались обучением молодых людей частным образом; развивали у своих учеников и слушателей дипломатические и ораторские способности, умение высказывать свои мысли, выигрывать в спорах и убеждать других в своей правоте. Говоря современным языком, они доказывали, что обладание знаниями (в их эмпирическом понимании) является политической и социальной силой. Определенные, если не положительные, то, по крайней мере, приемлемые стороны подобной деятельности не могли быть полностью проигнорированы, с чем, возможно, и была связана некоторая корректировка позиции по отношению к софистам. Такая корректировка наиболее заметна в тех диалогах Платона, где Сократ не принимает активного участия. Так, в уже отмеченном нами диалоге «Политик», который можно рассматривать как продолжение диалога «Софист», сама по себе возможность обучения «политическому искусству» Платоном полностью не отрицается. Хотя, конечно, по-прежнему утверждается, что знанием этим способен овладеть лишь очень ограниченный круг людей, обладающих чувством справедливости. Именно вследствие этого знатоки «политического искусства» и могут быть названы «истинными политиками».
Возможно, мы чрезмерно подробно остановились на данном вопросе. Но при рассмотрении его мы хотели показать, что, если признавать Сократа, Платона и других античных философов историческими персонажами, то тем, кто сегодня подчеркивает статус политологии как эмпирической науки, корректнее было бы отнести к своим предтечам не Платона, а софистов, по крайней мере, Протагора и его последователей.
Вообще, различных аналогий между деятельностью древних софистов (из числа тех, кого Платон назвал «государственными или народными витиями») и современными политологами можно найти довольно много. Заметим, что один из признанных основоположников современной политологии в США Ч. Мерриам
В Швеции одна часть исследователей считает родоначальником политической науки в стране профессора риторики и управления Йохана Скита. Он возглавлял основанную им в 1622 г. в Университете Упсалы кафедру риторики и политики, развивая «красноречие шведских государственных служащих и дипломатов». Другие отдают предпочтение Герберту Тингстену
Бесспорно, благодаря произведениям того же Платона и Аристотеля, термин «софист» приобрел столь негативное значение, что даже попытки хотя бы частичной его реабилитации, которые были предприняты в конце XIX века, не увенчались успехом. Вместе с тем, «страусиная политика», которая проявляется в стыдливом замалчивании или исключении значительных временных пластов из истории той или иной научной дисциплины также вряд ли может способствовать поддержанию ее авторитета. Более того, подобная политика во многом является причиной того, что анализу истоков современной политической мысли не уделяется должного внимания, что приводит к повторению и воспроизводству различных ошибок в теории и политической практике, способных завести в очередной тупик95.
В этой связи отметим попытки со стороны отдельных авторов дискредитировать какую-либо научную ценность или отрицать значимость для оценки современной действительности идей, высказанных в тех произведениях, которые принято относить к античной мысли. Подобные попытки, кстати, уже предпринимались в конце XVIII — начале XIX веков, когда наука о политике интерпретировалась в качестве науки о наилучших способах управления государством. В то время распространялись утверждения о том, что понятие политики, как оно использовалось в древней философии, в частности, у Аристотеля и Платона, стало абсолютно непригодным, поскольку предполагает использование неприемлемых положений из области права и государственного управления. В качестве причины называлось, в частности, то обстоятельство, что политические образования (полисы), которые они рассматривали, ни по территории, ни по количеству населения даже близко не могут сравниться с современными государствами. Причем именно этот факт указывался в качестве основной причины того, что платоновская концепция государства может рассматриваться лишь в качестве некого никогда не достижимого идеала. По отношению к Аристотелю говорилось, что он, хотя и рассмотрел свыше 150 конституций различных государственных образований96, мог предложить лишь некоторые общие представления о государстве и политике, не позволяющие использовать их для решения конкретных задач государственной деятельности. И вообще, заявлялось, что греки и римляне начали философствовать о политике лишь тогда, когда стали на путь распада полисов97. Подобная оценка, более похожая на огульную критику, на самом деле скрывала вполне определенные политические интересы, которые выражали или отстаивали отдельные авторы. Во многом эти интересы были обусловлены характером и уровнем противостояния церковной и светской властей, а также существовавшими разногласиями внутри Римско-католической церкви98. Однако многие современные политологи, воспроизводя сегодня подобные высказывания и оценки относительно античной мысли, фактор политической ангажированности у критиков произведений Аристотеля, Платона, Цицерона и других философов практически не учитывают.
В наше время мысль о малой пригодности и низкой значимости изучения произведений древнегреческих и древнеримских «классиков» выражается не столь прямолинейно, но ее основной смысл не меняется. Утверждается, например, недопустимость «осовременивания» античных мыслителей в виду того, что они проводили «исследование полиса в его тотальности без различения каких-либо отдельных сфер жизни». При этом делаются заключения о том, что в тот исторический период невозможно еще было говорить «об обществе и мире политического как самостоятельных сферах жизни людей». Якобы по этой причине античные авторы не могли даже разделить понятия «государство» и «гражданское общество», которые у них выступали в качестве синонимов и взаимозаменяемых терминов.
Тот факт, что полное отождествление терминов «государство», «гражданское общество» и «политическое общество» характерно было практически для всех политических мыслителей XVII — начала XIХ веков, вплоть до Г. Гегеля (который отождествлял гражданское общество лишь со всеми существовавшими государственными устройствами, а не с государством как идеей), авторы и распространители подобных утверждений либо не знают, либо замалчивают. Одновременно они указывают, что по диапазону рассматриваемых проблем античные мыслители изучали то, что сегодня «является объектом исследования всех социальных и гуманитарных наук в совокупности». Из этого выводится несколько странное утверждение о том, что «классиков античной мысли можно было бы назвать не только политическими философами и политическими учеными, но с не меньшим на то основанием также социологами, политическими социологами, политэкономистами, культурологами и т. д.». А поскольку подобный подход опровергал бы «историчность соответствующих социальных дисциплин», делается вывод, что он не может быть признан допустимым, и что «Аристотеля, Платона, Цицерона и других мыслителей античности правильнее называть не политическими учеными и политическими философами, а их предтечами». С нашей точки зрения, такие рассуждения вполне достойны того, чтобы быть названными истинно софистическими. Но дело даже не в этом.
При подобном подходе имплицитно утверждается, что существует процесс постоянного поступательного движения научной мысли, накопления и приращения нового знания, в рамках которого сохраняются лишь те идеи и положения, которые были проверены временем. Иначе говоря, достижения современной науки включают в себя все разумное и истинное, что было когда-либо сказано или добыто предшественниками. Из этого можно заключить, что для современных политологов изучение «классиков» политической мысли оказывается не более чем интересной, но, по существу, бесполезной тратой времени. Ведь, получается, что чтение их трудов не позволяет приобрести новые знания, но вынуждает «перерабатывать» массу «научного хлама», который, якобы, давно уже выброшен на свалку истории. Конечно, если поставить перед собой идеологическую задачу — в очередной раз попытаться установить новую, теперь — «политологическую», веру; чтобы ни у кого не появлялось желания сравнивать отдельных представителей политической науки с древними софистами; чтобы о научных результатах и достижениях современных политологов судили исключительно по их собственной оценке своей деятельности; чтобы не возникло подозрений на счет истинного величия их научных открытий и теоретических конструкций (по сравнению с предшественниками, или, как говорят, с «предтечами»), то такой подход может быть признан вполне естественным, но не оправданным. Стоит только вспомнить недавнюю историю СССР и ту роль, которую играли в идеологической обработке «советского народа» положения «Краткого курса Истории ВКП(б)». Кстати, подобных «кратких курсов», распространение которых способно на короткое время создать ложную видимость всеобщего согласия относительно господствующей идеологии, в истории было достаточно большое количество, и не только в нашей стране. Как заметил в свое время Ф. Бэкон, всегда находились люди, которые, «обладая смелым умом и сумев изящной сжатостью рассуждения снискать общее расположение и похвалу», на самом деле извращали труды древних99.
По его мнению, этому способствовал тот факт, что «наибольшую силу у народа имеют учения, или вызывающие и драчливые, или краснобайские и пустые, то есть такие, которые приобретают сторонников, или запутывая их в сети, или заманивая. Поэтому, несомненно, наиболее одаренные во все времена подвергались насилию: люди, обладавшие незаурядными дарованиями и разумом, все же подчинялись суждению современности и толпы, желая возвыситься в ее мнении. Поэтому, если где-либо и появились проблески более возвышенных мыслей, их сразу же изгонял и гасил ветер ходячих мнений; так что время, подобно реке, донесло до нас то, что легко и надуто, и поглотило то, что полновесно и твердо»100.
Различить в этом половодье реальные объекты, а не мифические образы и цели, найти средства продвижения вперед, позволяющие выбраться из водоворота постоянного плутания по замкнутому и порочному кругу, для многих людей действительно оказывает очень сложно.
Если говорить об историчности античных философов, то у каждого, кто внимательно ознакомится и сопоставит их произведения, на этот счет могут возникнуть серьезные сомнения. Заметим также, что в трудах Цицерона существуют даже прозрачные намеки на отсутствие истинно исторических повествований в принципе. Не случайно Ж.-Ж. Руссо
Уже неоднократно упоминавшийся нами Ф. Бэкон задолго до Ж.-Ж. Руссо отмечал, что «все события древности известны нам плохо, а занятия историей недавнего прошлого сопряжены с немалой опасностью. Поэтому-то большинство сочинений по гражданской истории [истории государств] так неудачно. ... [Одни авторы], слишком уж переоценивая силу своего таланта, бесстрашно фантазируют и придумывают многие события; другие же оставляют на всем изложении отпечаток не столько своего таланта, сколько своих чувств, и, думая об интересах своей партии, оказываются не слишком достоверными свидетелями событий; кое-кто всюду вводит излюбленные политические доктрины и, пытаясь найти повод для того, чтобы похвастаться, слишком легко прерывает повествование различными отступлениями; другие, не зная никакой меры, без разбору нагромождают в своих сочинениях множество всякого рода речей и обращений. Итак, совершенно очевидно, что среди всех сочинений, созданных людьми, ничто не встречается реже, чем истинная, совершенная во всех отношениях история [государств]»102.
Мы уже не говорим о том, что в настоящее время практически не существует возможности ознакомиться с произведениями античных авторов в более ранней редакции, чем вторая половина XIX века103. Заметим также, что у внимательного читателя античных философов возникает явное ощущение того, что эти произведения подвергались неоднократной и весьма существенной редакции. В них вносились различные дополнения и поправки, что проявляется, в частности, в наличии значительного числа противоречивых суждений. В существующих редакционных вариантах имеются пометки, указывающие на вероятность того, что отдельные места в тексте являются более поздними вставками (по сравнению с исходным материалом)104. Однако, похоже, основная цель внесения указанных пометок заключалась в том, чтобы у читателей не возникло подозрений относительно исторической достоверности всего текста, приписываемого античным писателям.
Для подробного рассмотрения этих вопросов, бесспорно, требуется отдельное самостоятельное исследование. Мы в данном случае хотели бы подчеркнуть только тот факт, что все произведения античных писателей, нашедшие свой путь к читателям, были подготовлены католическими монахами, философами-схоластами (учителями), с учетом интересов и целей католической церкви105 Основная задача заключалась в том, чтобы показать, что в доктрине церкви, в «истинах веры» нашли, наконец, свое воплощение многовековые искания философии и надежды человеческого разума. При этом были предприняты усилия для создания единой теолого-философской системы, обоснования единства органической структуры науки, политики и религии, что предполагало также формирование новой концепции истории человечества, которой, кстати, в значительной части придерживается и современная историческая наука. Поэтому, когда сегодня высказываются суждения о том, что работы античных авторов непригодны уже в силу того, что они базируются на событиях и фактах дремучей древности, которые не могут иметь никакого отношения к современности, это говорит не только о незнании содержания указанных работ. Подобные суждения свидетельствуют о непонимании того, что рассматриваемые в трудах античных авторов вопросы государственного устройства и управления в значительной степени отражали соответствующие взгляды на эти проблемы и пути их решения со стороны католической церкви. Иными словами, рассматриваемые в произведениях античных философов проблемы государственного устройства и путей их решения — далеко не столь древние или дремучие, как представляют приверженцы вышеназванных суждений106. Ценность указанных произведений с точки зрения анализа и оценки исторических событий действительно представляется сомнительной. Однако важность их изучения для анализа развития политической мысли и ее влияния на современность не вызывает никаких сомнений.
Если сегодня кто-то найдет в себе силы и желание внимательно прочитать произведения «классиков» политико-философской мысли, то обнаружит, что наше политическое мышление вовсе не столь далеко продвинулось вперед, как это представляется и принято считать107. Кто заявляет о неадекватности современным условиям идей и положений, высказанных в трудах Аристотеля, Платона, Цицерона, а также иных философов, тот предпочитает скрывать или не замечать, что сегодняшние политологи продолжают возводить свои новые теоретические конструкции на старом идеологическом фундаменте, а политики наступают на одни те же политические грабли.
В противном случае они бы увидели, что и в настоящее время мы не только занимаемся поиском решения похожих социально-политических проблем, но и предлагаем (используя, правда, несколько иную лексику) однотипные рецепты их исцеления. Зачастую мы просто забываем, что употребление подобных политических лекарств уже неоднократно доказывало не просто свою бесполезность, но и приносило серьезный вред. Речь, в частности, идет о поиске социальных механизмов, направленных на предотвращение возможности появления все удушающей государственной тирании и обеспечение ответственности государства, включая вопрос адекватного разделения властей (который ранее представлялся как «смешение» различных форм государственного устройства ⁄монархии, аристократии и демократии⁄).
Указанную проблему можно сравнить с ахиллесовой пятой политической науки, которая обнаруживается с момента возникновения и распространения политической мысли. О том, что современная политическая наука по-прежнему находится под этой «пятой», свидетельствует, например, тот факт, что до сих пор во многом нераспознанными оказываются социальные основы права, которые не ограничиваются темой положительного, или позитивного права, устанавливаемого посредством государственной власти, а также сохраняющиеся иллюзии относительно государства как магического источника всеобщего блага.
В этой связи необходимо также заметить, что современные политологи, не уделяя должного внимания критическому анализу теоретического наследия прошлого, тем не менее, для придания большего авторитета своим предложениям достаточно часто используют отдельные цитаты из произведений античных философов. В частности, когда сегодня говорят о сущности государства как источнике всеобщего блага или рассматривают проблематику «социального» государства и государства всеобщего благосостояния, то нередко приводят слова Аристотеля: «Всякое государство представляет собой своего рода общение, всякое же общение организуется ради какого-либо блага (ведь всякая деятельность имеет в виду предполагаемое благо), то, очевидно, все общения стремятся к тому или иному благу, причем больше других и к высшему из всех благ стремится то общение, которое является наиболее важным из всех и обнимает собой все остальные общения. Это общение и называется государством или общением политическим»108. Действительно, с этих слов начинается первая глава первой книги (из восьми) Аристотеля «Политика».
Но, приводя указанную цитату, не учитывают, что у Аристотеля имеется много не всегда согласующихся между собой подходов к определению общего блага. В основном это понятие сводится им к достижению умеренности во всем, к обеспечению некой «золотой середины» при реализации гражданами своих различных желаний и устремлений, чему должны способствовать законы государства109. А главное — плоды общего благополучия распространяются им далеко не на всех людей, то есть «общее благо» оказывается совсем не всеобщим. В предполагаемом и предлагаемом Аристотелем идеальном государственном устройстве обладание «общими благами», которые должна предоставлять государственная жизнь, ограничивается лишь сравнительно небольшим кругом полноценных граждан, располагающих гражданскими правами в полном объеме. Имеется в виду не просто наличие у них права избирать представителей власти, но и реальная возможность самим занимать государственные должности. Для того чтобы считаться полноценными гражданами, они, согласно Аристотелю, должны быть не только чистокровными (рожденными от двух граждан), но и не заниматься каким-либо видом физического труда. Это означает, что в категорию полноценных граждан не попадают у Аристотеля не только рабы, но и все ремесленники, торговцы, земледельцы110 и даже музыканты и профессиональные художники. Иными словами, возможность пользования общими благами ограничивается Аристотелем только действующими и потенциальными представителями государственной власти111.
Если разобраться с реальным содержанием и практическим воплощением современных концепций «социального» государства и государства всеобщего благоденствия, то окажется, что их смысловое значение не так уж сильно отличается от аристотелевских идей. По сути дела за ними часто скрывается лицемерное стремление представителей государственной власти устанавливать для себя уровень «полезности» тех или иных членов общества, тех или иных видов человеческой деятельности. На практике такое отношение является не просто порочным, но и крайне реакционным с точки зрения потребностей и условий социально-экономического развития общества. Причем, как справедливо отметил еще Ж.-Ж. Руссо
В России это в полной мере проявилось при создании видимости законности приватизации государственной собственности и продолжает проявляться сегодня в процессе ее передела.
Вообще, результаты и современные последствия приватизации лишний раз свидетельствуют о нерешенности основной проблемы, которая заключается в определении социальных условий, необходимых для повышения ответственности государственной власти. В самом общем плане решение этой проблемы предполагает необходимость обеспечения и поддержания баланса прав и ответственности у всех лиц, участвующих в экономической и политической жизни общества, а не рекламирование очередной политической утопии в виде «социального государства».
Когда мы говорим об утопизме, то под этим термином понимаем не благие несбыточные мечты, а ложное притязание разрекламированных идей и теорий на прогрессивность и гуманизм. История свидетельствует, что теоретические концепции, получившие наименование «утопические», пусть и в несколько «урезанном» виде, достаточно часто воплощаются в реальной жизни. Но результаты, получаемые в процессе их воплощения и применения, всегда коренным образом отличаются от заявленных целей и оказывают крайне негативное воздействие на возможности и условия человеческого развития.
Заметим, что ставший нарицательным термин «утопизм», возникший благодаря религиозно-философскому произведению Т. Мора (1478—1535)113, где описывается жизнь в Англии и на некоем острове Утопия, названном так в честь его основателя по имени Утоп114, получил оттенок недостижимой идиллии. Но любой здравомыслящий человек, который бы прочитал сегодня данное произведение, разглядел бы в этой идиллии вполне реальные контуры реализованной в СССР новой формы «крепостного права» для крестьян, а также всех существовавших и существующих ГУЛАГов и концлагерей.
Более того, отдельные смысловые компоненты сформулированной Т. Мором «идиллии» государственной жизни утопийцев в той или иной форме сохраняются и в современной России.
Речь идет, например, о вывозе произведенных в стране «излишков» продукции (образовавшихся за счет ограничения потребления внутри страны) за границу в обмен на обязательства иностранных «друзей» способствовать удовлетворению политических амбиций утопийской власти. Именно реализации подобной цели способствовала деятельность российского правительства и Центрального банка, формировавших за счет вывоза «излишков» российской нефти, газа и других сырьевых ресурсов огромные «резервы» в виде долговых обязательств США. Тем самым, по сути, обеспечивалось беспроцентное кредитование американского государства и ограничивались возможности полноценного развития кредитных отношений для реализации человеческого и научно-технического потенциала внутри страны115.
Еще один признанный представитель утопизма — Т. Кампанелла
Вообще, следует отметить, что любые практические действия власти, основанные на идеологии, предполагающей в интересах идеального общества изменение человека и человеческой природы, неизбежно связаны с появлением тоталитарных режимов. Они всегда заканчивались и будут завершаться новыми холокостами и концлагерями. Поэтому любые теории и практические шаги в области государственной политики, а также совершенствования социальной организации должны оцениваться с точки зрения их влияния на условия взаимодействия индивидов в направлении наиболее эффективного использования их совокупных возможностей, имеющихся ресурсов и человеческого потенциала, повышения уровня свободы человеческого творчества. Но это не означает селекцию и производство (в прямом и переносном смыслах) «нового человека» или замену одних человеческих качеств иными, якобы более прогрессивными, совершенными или полезными, и не имеет никакого отношения к достижению всеобщего счастья или всеобщего благоденствия. Никто не может точно предсказать и представить, какие человеческие качества и способности могут оказаться необходимыми и востребованными при том или ином уровне социального и научно-технического развития, при изменении природной и социальной среды. Поэтому речь может идти лишь о раскрытии этих качеств в бесконечном разнообразии форм их проявлений, что предполагает все более внимательное отношение к социальной оценке роли и возможностей различных индивидуумов.
Осознание вышеприведенных фактов позволяет понять необходимость выявления и устранения базовых дефектов теоретического фундамента и методологии исследования государства и права, заложенных в далеком прошлом и уже давно не подвергавшихся капитальному ремонту.
К сожалению, именно на таком фундаменте основная масса политологов, социологов и экономистов продолжает возводить свои интеллектуальные конструкции. И во многом именно по этой причине значительная часть указанных конструкций оказывается лишь строительными лесами, прикрывающими обветшалые стены и плесень идеологических устоев незапамятных времен. Они не превращаются в адекватные концепции государства и гражданского общества, раскрывающие базовые принципы их существования и перспективы развития на современном этапе глобализации. По этой же причине мы по-прежнему оказываемся далеки от вразумительного ответа на вопросы, касающиеся определения природы государственной власти, возможных целей и пределов государственной деятельности, условий и механизмов развития демократических процессов, а также сущностной характеристики гражданского общества.
Как нам представляется, начать перестройку теоретического фундамента политической науки следует с пересмотра концепции естественных законов и прав, которая была положена в основу теории государства как общественного договора и использовалась в качестве обоснования либеральных идей. Рассмотрению данного вопроса посвящена следующая глава нашей монографии.