« … России предстоит,
Соединив прошедшее с грядущим,
Создать, коль смею выразиться, вид,
Который называется присущим
Всем временам; и, став на свой гранит,
Имущим, так сказать, и неимущим
Открыть родник взаимного труда.
Надеюсь, вам понятно, господа?»

•••

Раздался в зале шепот одобренья,
Министр поклоном легким отвечал,
И тут же, с видом, полным снисхожденья,
Он обходить обширный начал зал…

А. К. Толстой (1817-1875): «Сон Попова»

предисловие

В свое время Г. Гегель (1770-1831) заметил, что «история и опыт учат нас только тому, что ни один народ ничему благодаря этому не научился»¹.

Сегодня приходится констатировать, что это утверждение не потеряло своей актуальности.

АЖНО ТОЛЬКО УЧИТЫВАТЬ

то обстоятельство, что для народа эта история постоянно корректируется и переписывается (часто до неузнаваемости) под руководством сменяющих друг друга представителей властных структур, преследующих, однако, одну и ту же цель — сохранение собственной власти.

РИЧЕМ,

каждый раз мы можем наблюдать, как для этого используется весь известный еще с незапамятных времен арсенал средств распространения на подшефный народ очередного идеологического тумана, создания или воспроизводства различных социальных и политических мифов. Различить в этом тумане реальные объекты, а не мифические образы и цели, найти путь продвижения вперед, а не постоянного плутания по замкнутому и порочному кругу для многих людей, не обладающих социальным знанием, действительно оказывает очень сложно.

При этом, говоря словами русского философа Б. Чичерина, даже многое из того, что преподносится в качестве нового слова в науке, на деле есть «не что иное, как старый бред, который приобрел только новую силу, потому что попал в более взволнованную и менее просвещенную среду»². Не случайно мы в настоящее время по-прежнему далеки от окончательного ответа на вопросы, касающиеся определения природы государственной власти, возможных целей и пределов государственной деятельности, а также сущностной характеристики и границ «гражданского общества».

ЛЕДУЕТ,

правда, отметить, что в упомянутый выше порочный круг незаметно для себя, но с постоянной повторяемостью, вовлекается и сама власть. И как справедливо отметил Ж.-Ж. Руссо (1712-1778): «Иной мнит себя повелителем других, что не мешает ему быть рабом в большей еще мере, чем они»³. С этой точки зрения, в приведенное выше высказывание Гегеля следует внести поправку или уточнение, заменив или добавив «по вкусу» к «народу» — «правительство», «власть» и т.п.

Давно подмечено, что правящие круги, использующие социальные мифы и политические сказки в своих интересах, сами начинают действовать в контурах мифотворчества. Кроме того, социальная мистификация и социальная апологетика, направленные на затуманивание общественного сознания, оказываются популистским прикрытием дилетантизма и безответственности власти. При этом вымышленные причинно-следственные связи, ложные объекты, мифические пропагандистские схемы «материализуются», идет процесс «самореализации» мифа.

Мифотворчество становится не только тематическим основанием идеологических усилий государства, но и иллюзорной методологией принятия важных политических решений. Политики все в большей мере вынуждены вести себя в соответствии с провозглашенными ранее мифами и убаюкивать себя своими же сказками, все дальше отдаляясь от реальности и формируя почву для самоуничтожения или своего насильственного устранения⁴.

СОЖАЛЕНИЮ, РОССИЯ

уже долгое время является одним из наиболее характерных образцов подобного развития событий. И сегодня, в этом плане, говоря словами В. Высоцкого, «мы впереди планеты всей». С начала 1990-х годов вместо устаревшего советского «идеологического пакета», провозглашавшего («прикрывая» политический смысл 6-ой статьи Конституции СССР о руководящей роли КПСС) наличие «социалистического общенародного государства» как государства, «выражающего волю и интересы… трудящихся всех наций и народностей страны», в политический и научный оборот было внедрено понятие «социальное государство».

Данное понятие было закреплено, правда, не в 6-ой, а в 7-ой статье Конституции РФ⁵, где записано, что «Российская Федерация — социальное государство, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека». Слова, конечно, хорошие, однако мало отличающиеся от старой советской идеологемы времен политического господства КПСС — «Всё для блага человека, всё во имя человека!». Говорят, всё в том же ироническом контексте, что многие даже видели этого человека: «и мы знаем этого человека!».

Но если без шуток, то нельзя не отметить, что это конституционное положение, как и статьи, говорящие, например, о предоставлении государством каждому гражданину права на бесплатную медицинскую помощь и бесплатное дошкольное, начальное и среднее профессиональное образование, на деле способствовали лишь сохранению идеологического тумана, накрывавшего советское общество.Бесплатный сыр, как известно, бывает только в мышеловке, и как успели убедиться советские граждане: «лечиться даром — это даром лечиться»⁶.

В действительности, ни медицинская помощь, ни образование никогда не были и не могут быть бесплатными (если, конечно, их бесплатно не оказывают сами врачи и учителя). Они оплачиваются всеми работающими гражданами, перечисляющими государству налоги и другие обязательные сборы.

Государство только перераспределяет эти средства и в данном случае выполняет лишь функцию страховой компании для общества в целом. Но выполняет оно эту функцию крайне плохо, в том числе потому, что, создавая иллюзию бесплатности данных услуг, позиционирует себя в качестве непогрешимого субъекта управления социальной сферой фактически на правах рабовладельца, что указывает на наличие априорных предпосылок в мышлении представителей государственной власти и части общества, соответствующих идеологии тоталитарных режимов.

ТМЕТИМ ТАКЖЕ,

что современная история уже знала один государственный режим, имевший название «социальный», о котором политики в России и за рубежом либо забыли, либо предпочитают не вспоминать. Речь идет о марионеточном режиме, установленном в 1943 г. национал-социалистической Германией в Италии, который получил название «Социальная республика Италия» (Repubblica Sociale Italiana). Если в России речь идет о подобном повторении, то это лишнее подтверждение того, что история нас ничему не научила. К сожалению, об этом свидетельствует и распространение идей, отражающих желание иметь «социально-корпоративное государство», которые в 20-е годы прошлого столетия развивали итальянские фашисты⁷.

При этом, несмотря на различные заверения представителей правительства, на деле государственная власть в России практически с самого начала провозглашения идеи «социального государства» не проявляет реальной заинтересованности в четком функционировании рыночных институтов, что предполагает, в частности, обеспечение гарантии прав кредиторов и реализацию принципа равных прав при равной ответственности.

Наблюдается, с одной стороны, явная вульгаризация либеральных идей и принципов, которые используются государственной властью для оправдания своей и без того низкой ответственности, а точнее — безответственности и фактического отказа от выполнения социально-значимых функций. С другой стороны, полностью игнорируя либеральные ценности, представители власти вновь сосредоточили под своим непосредственным контролем банковскую систему и особо прибыльные объекты бизнеса, развивая наиболее неприглядные формы монополизма и подавления частной инициативы.

И вполне закономерно, что, сегодня, несмотря на видимость относительной социальной стабильности, возникшей на фоне благоприятной для России мировой конъюнктуры, страна балансирует на грани критического состояния, потенциально опасного тем, что можно окончательно погрузиться в пучину неоколониальной зависимости или гражданской войны.

ОТ ПОЧЕМУ,

указание в качестве цели политики российского «социального государства» на «свободное развитие человека» мало что значит. Сама по себе эта фраза во многом аморфна и неконкретна. В абстрактной форме понятия «свобода» и «свободное развитие» лишены своего исторического и социального содержания. Реальное значение указанные понятия обретают лишь в конкретной исторической и социальной обстановке, проявляясь как необходимость устранения некоего внешнего препятствия, сопротивление гнету; все эти обстоятельства начинают затруднять развитие человека как социальной личности. При этом любой человек, развиваясь в обществе, по определению, вынужден постоянно испытывать ограничения и давление со стороны других его членов, социальных институтов, установленных законов, норм, обычаев и т.п., что в определенных пределах следует рассматривать в качестве естественного и необходимого явления общественной жизни.

Иное дело, что, с одной стороны, указанные ограничения не являются раз и навсегда установленными, они объективно меняются под давлением потребностей социально-экономического развития, каждый раз наполняя понятие «человеческая свобода» конкретным содержанием.

С другой стороны, существует постоянная угроза вырождения ранее достигнутых свобод отдельных социальных групп и индивидов в привилегии и монополии.

Поэтому социально значимым являлось бы определение задач государства по устранению препятствий в виде различных форм монополизма для обеспечения неопределенно разнообразной человеческой деятельности, способствующей раскрытию возможностей и способностей индивидов как социальных личностей.

Но, как с сожалением отметил немецкий философ и государственный деятель Вильгельм фон Гумбольдт (1767-1835) в работе «О пределах государственной деятельности», «между той свободой, к которой нация стремится, изменяя свои учреждения, и той, которую уже устроенное государство может дать, существует такое же соотношение, как между надеждой и наслаждением, между планом и его осуществлением… Разнообразие, происходящее от союза многих, есть величайшее благо, даваемое обществом, и это разнообразие несомненно теряется по мере государственного вмешательства… Чем больше государство содействует достижению известных целей, тем однообразнее становится не только деятельность, но и результат ее…»

Подавляющая власть государства препятствует свободному проявлению сил… Государственные мероприятия всегда более или менее сопряжены с принуждением, но и в том случае даже, когда его нет, они слишком приучают человека более ожидать чужого поучения, чужого руководства, чужой помощи, нежели самому искать для себя исхода [пути самореализации]»⁸.

В. Гумбольдт также справедливо указывал на то, что «возможность высшей степени свободы необходимо требует как высшей степени образования и меньшей потребности отдельных людей действовать однообразными, скученными массами, так и большей силы и более разнообразного умственного и нравственного богатства отдельных действующих личностей»⁹.

У творцов российского «основного закона» подобный подход, предполагающий более четкое определение задач и ответственности государства в противодействии различным формам монополизма, также не нашел должного понимания. Он противоречил намерению власти заменить в сознании масс прежнюю идеологическую целевую установку, согласно которой жизнь людей представлялась как движение от «социализма» к «коммунизму»¹⁰, на аналогичную новую, вернее, на забытую старую идею, которую можно найти еще в произведениях Аристотеля (ок. 384-322 до н.э.)¹¹.

ЕЧЬ ИДЕТ

об утопической идее государства всеобщего благоденствия, за которой, начиная с произведений того же Аристотеля, всегда пряталось лицемерное стремление представителей государственной власти устанавливать «полезность» или «бесполезность» членов общества¹².

Понятно, что такое отношение является не просто порочным, но и крайне реакционным с точки зрения потребностей и условий социально-экономического развития общества. Это в полной мере проявилось при создании видимости законности приватизации государственной собственности и продолжает проявляться сегодня в процессе ее передела.

Вообще, результаты и современные последствия приватизации лишний раз свидетельствуют о нерешенности основной проблемы и задачи, которая заключается не в создании «социального государства», а в обеспечении социальных условий для появления ответственного государства. Это предполагает и реализацию на практике принципа разделения властей, и воспроизводство необходимого баланса прав и ответственности лиц, а также социальных групп, участвующих в экономической и политической жизни общества.

ОГДА

мы говорим об утопизме, то под этим термином понимаем не благие несбыточные мечты, а ложное притязание разрекламированных идей и теорий на прогрессивность и гуманизм. История свидетельствует, что отдельные элементы в составе утопических теорий социальной мифологии, пусть и в урезанном виде, вполне могут воплотиться в жизнь. Но результаты, получаемые в процессе их воплощения и применения, всегда коренным образом отличаются от заявленных целей и оказывают крайне негативное воздействие на возможности и условия человеческого развития.

Заметим, что ставший нарицательным термин «утопизм», возникший благодаря религиозно-философскому произведению Т. Мора (1478-1535)¹³, где описывается жизнь в Англии и на некоем острове Утопия, названном так в честь его основателя по имени Утоп¹⁴, получил оттенок недостижимой идиллии.

Но любой здравомыслящий человек, который бы прочитал сегодня данное произведение, разглядел бы в этой идиллии вполне реальные контуры существовавших и существующих ГУЛАГов и концлагерей¹⁵.

Вообще, как показывает практика, глубокое преобразование общества, к которому часто призывают радикалы, само по себе не может рассматриваться в качестве панацеи или условия обеспечения всеобщего счастья (последнее не бывает всеобщим, оно всегда индивидуально и, как правило, неразрывно связано с понятием несчастья: «не было бы счастья, да несчастье помогло»).

Причем когда какое-либо общественное устройство определяют в качестве конечной цели человеческой деятельности, это является одним из наиболее ярких показателей социальной мифологии.

При такой постановке вопроса необходимо будет признать или возможность остановки человеческого развития вообще (что на самом деле предполагает не всеобщее счастье, а уничтожение или самоуничтожение человечества), или превращение человека в какое-то иное существо (что равносильно уничтожению человека как вида).

Практические действия, основанные на распространении идеологии, предполагающей в интересах идеального общества изменение человека и человеческой природы (как это было в СССР и национал-социалистической Германии), неизбежно связаны с появлением тоталитарных режимов¹⁶. Они всегда заканчивались и будут завершаться новыми холокостами и концлагерями.

Поэтому любые теории и практические шаги в области государственной политики, а также совершенствования социальной организации должны оцениваться с точки зрения их влияния на условия взаимодействия индивидов в направлении наиболее эффективного использования имеющихся ресурсов и человеческого потенциала, повышения уровня свободы человеческого творчества.

Но это не означает селекцию и производство (в прямом и переносном смыслах) «нового человека» или замену одних человеческих качеств иными, якобы более прогрессивными, совершенными или полезными, и не имеет никакого отношения к достижению всеобщего счастья или всеобщего благоденствия¹⁷. Никто не может точно предсказать и представить, какие человеческие качества и способности могут оказаться необходимыми и востребованными при том или ином уровне социального и научно-технического развития, при изменении природной и социальной среды.

Поэтому речь может идти лишь о раскрытии этих качеств в бесконечном разнообразии форм их проявлений, что предполагает все более внимательное отношение к социальной оценке роли и возможностей каждого индивидуума.

ЕЖДУ ТЕМ,

за формально новым (по сравнению с коммунистическим) идеологическим подходом российских властей скрывались конкретные эгоистические интересы определенных политических сил и социальных групп, в том числе тех, кто активно «зарабатывает» на государственных социальных программах.

В этой связи не случайным можно считать и тот факт, что период длительного насаждения марксистской идеологии, повсеместно ограничивавшей свободу самореализации личности, сменился навязыванием многочисленных социологических опросов и рейтингов в качестве составных инструментов политтехнологии по обработке общественного мнения.

В значительной мере эта обработка направлена на поддержание у значительной части российского общества наивной веры во всесилие государства, в саму возможность того, что с приходом «хорошей» государственной власти наступит всеобщее счастье, будет создано все, что соответствует ее идеалам и представлениям о справедливой жизни.

В таких действиях можно увидеть нежелание властей способствовать появлению у широких масс элементарной гуманитарной образованности, социального знания и воображения; их стремление закамуфлировать реалии социальной жизни, всегда пронизанной пограничными сопряжениями, для понимания и изменения которых требуется наличие цивилизованной грамотности, отказ от привычки ходить на помочах, ждать инструкций, каких-то политических указок сверху.

Понятно, что на образ мышления людей и интенцию их действий оказывают влияние опыт и идеология «предшественников», и эта идеология воздействует на акты самостоятельной оценки ими собственного благополучия и устойчивости своего положения.

Но дело в том, что наличие у основной массы населения искаженного представления о реальных социально-экономических и политических процессах, как показывает ретроспективный анализ, помогает узкой социальной прослойке, добившейся властных полномочий, в течение определенного времени манипулировать социумом в эгоистических интересах для удержания своих привилегий.

Как заметил еще Д. Юм (1711-1776), анализируя основы государственного правления, ничто не представляется более удивительным, чем та «легкость, с которой меньшинство управляет большинством, и то безоговорочное смирение, с которым люди отказываются от собственных мнений и аффектов в пользу мнений и аффектов своих правителей. Если мы будем исследовать, при помощи каких средств достигается это чудо, то обнаружим, что как сила всегда на стороне управляемых, то правители в качестве своей опоры не имеют ничего, кроме мнения. Поэтому правление основывается только на мнении; и это правило распространяется как на самые деспотические и диктаторские правления, так и на самые свободные и демократические»¹⁸.

ДНАКО,

когда власть начинает тешить себя надеждой, что она может навечно идеологически обработать и закодировать массовое сознание, игнорируя объективные условия функционирования и развития общества, то это заканчивается исключительно негативными последствиями и для самой власти.

Поскольку при этом в недрах ее собственной структуры возникают устойчивые образования, механизм действия которых приводит к становлению такой государственной и общественной системы, которая работает на самоуничтожение.

Как заметил по этому поводу еще Дж. Локк (1632-1704), «тот, кто не видел подобных примеров на своем веку, очевидно, мало жил на свете, и тот, кто не может привести примеров этого при всевозможных видах правления в мире, должно быть, очень мало читал»¹⁹.

С этой точки зрения важно учитывать, что сегодня, несмотря на формальное забвение и отказ российской политической элиты от коммунистической идеологии, даже в среде этой элиты реального понимания теоретических ошибок и алогизмов в «единственно верном учении» не было достигнуто.

Этот факт сам по себе продолжает оказывать негативное влияние на процесс принятия политических решений и практику государственного регулирования социально-экономической деятельности. Характерно, что органы государственной власти в очередной раз предпринимают попытки навязать обществу представления о социальной политике в духе экономического детерминизма. При сохранении игры в демократическое и либеральное правительство возродились административно-командные методы управления экономикой, было подавлено полноценное развитие банковской системы, осуществилась фактическая ликвидация малого и среднего бизнеса. С момента провозглашения «социального государства» и «рыночной экономики» у представителей власти не наблюдалось глубокого понимания либеральных принципов, не говоря уже об их критическом осмыслении и преодолении существующих недостатков современного либерализма.

Говоря словами Дж. Кейнса (1883-1946), «половина ходячей мудрости наших государственных мужей берется из прописей, верных или хотя бы отчасти верных для своего времени, но день ото дня все меньше подходящих для наших дней»²⁰.

При этом, с одной стороны, забвение основ и недостатков политико-философских доктрин и концепций прошлого сопровождается их воспроизводством под новыми названиями, а с другой — известные термины используются без какого-либо учета их первоначального значения и смысла, что способствует появлению дополнительной неразберихи, как на уровне политической теории, так и практической политики.

Конечно, нельзя назвать новостью сам факт широкого распространения в социуме понятий, искаженных сиюминутными практическими интересами и смысловыми оттенками политического, идеологического, культурного и исторического характера, временами столь же неопределенными, сколь и насыщенными.

Причем, как правило, с наибольшей легкостью эти понятия используются теми (включая представителей СМИ), кто меньше всего знает, что именно они в действительности обозначают.

Понятно также, что значительное число социологических категорий можно отнести к «подвижным», изменчивым и текучим, в результате чего некоторые из этих категорий достаточно часто, но далеко не всегда оправданно, начинают употребляться как синонимы (например, «общество» и «сообщество»), либо антонимы.

В последнем случае речь идет о таких категориях как «государство» и «гражданское общество».

Вместе с тем та ситуация, которая возникла в последние пятнадцать лет вокруг понятия «гражданское общество», не может не вызывать удивления и беспокойства. Дело в том, что даже в среде части политологов и социологов в этом вопросе наблюдается не просто «теоретический плюрализм», но, можно сказать, и особого рода научная амнезия, усугубленная идеологическими наслоениями и политическими пристрастиями.

ЕРВОНАЧАЛЬНО

базовый политический смысл появления идеи гражданского общества, которая, правда, часто неправомерно преподносилась как новое слово науки, был связан с осознанием необходимости найти противовес идеологии тотального государственного диктата. Вопрос о гражданском обществе в России стал увязываться с развитием демократических процессов и с воссозданием либеральной идеи «правового государства».

Особое политическое звучание проблема гражданского общества получила ввиду интереса к происходившим на постсоветском пространстве «демократическим процессам» со стороны новых «иностранных партнеров». Это звучание усилилось с началом реализации программ привлечения неправительственных организаций в качестве консультантов и посредников в различных проектах по изменению законодательной базы и формированию новой институционально-правовой инфраструктуры, определению принципов и механизмов приватизации государственной собственности.

При этом базовый политический смысл идеи гражданского общества несколько «затерялся» на фоне ее использования в качестве идеологического обеспечения программ приватизации государственной собственности, которые проводились властью, исповедовавшей ту же религию государственной вседозволенности и в условиях «плохой видимости» соблюдения законности.

Ближе к началу нового тысячелетия участие «иностранных помощников» стало вызывать недовольство российских властей, в том числе по причине того, что их помощь, становясь государственно невостребованной, одновременно оказывалась ненужной помехой в процессе видоизменения структуры политической власти и передела ранее приватизированной государственной собственности. Одновременно разговоры о необходимости «строительства» гражданского общества в России на практике стали использоваться (с привлечением средств массовой информации) в качестве такого же идеологического штампа или лозунга, каким был раньше лозунг построения «развитого социалистического общества» и «коммунизма».

Отличие, правда, в том, что сегодня наблюдаются два подхода к достижению «великой цели». Первый подход представляют сторонники действующей власти, которые обосновывают важность участия государства в становления гражданского общества, а второй — ее критики, которые доказывают необходимость отстранения государства от этого процесса.

СОЖАЛЕНИЮ,

эти «идеологические рамки» оказали существенное воздействие и на характер научных дискуссий, а сама проблема гражданского общества, рассматриваемая на протяжении последних пятнадцати лет политологами и социологами, то появляется, то исчезает из поля их зрения.

Причем, принимая во внимание широчайший диапазон разнообразных политических интересов, оценок и аргументов, следует признать, что научное сообщество не столько продвинулось в расшифровке понятия «российское гражданское общество», сколько еще больше запутало его.

СНОВНАЯ МАССА

предлагаемых сегодня определений гражданского общества, то содержание, которое различные авторы вкладывают в это понятие, к сожалению, может свидетельствовать о готовности политологов и социологов вновь повторить ошибки прошлого. На это и указывает общий разброс мнений по данному вопросу.

На одном полюсе «гражданское общество» характеризуется как чуждая национальным интересам России идеологическая конструкция, направленная на люмпенизацию населения страны²¹.

На другом — «гражданское общество» возвеличивается вплоть до возведения его чуть ли не в ранг комитета общественного спасения, существующего в виде некой сетевой конструкции, в которую включают «независимый бизнес, свободную прессу, общественные организации и партии».²²

Промежуточное положение занимают концепции, утверждающие, что тот порядок, который обязано поддерживать и реализовывать государство на своей территории, должен определяться потребностями развития гражданского общества. Но выстраиваемые модели гражданского общества и его взаимо-действия с государством, по существу, сохраняют ориентацию на идеализацию образа «западной демократии».

С нашей точки зрения, многим современным политологам и социологам, выстраивающим концепции гражданского общества, не лишне было бы вспомнить слова, вышедшие из под пера Т. Гоббса (1558-1679), благодаря которому, кстати, дефиниция «гражданское общество» впервые вошла в лексикон политической философии: «Ошибки, сделанные в определениях, увеличиваются сами собой… и доводят людей до нелепостей, которые в конце концов они замечают, но не могут избежать без возвращения к исходному пункту, где лежит источник их ошибок… Этих людей можно уподобить птицам, влетевшим через дымовую трубу и видящим себя запертыми в комнате; они порхают, привлекаемые обманчивым светом оконного стекла, но у них не хватает ума сообразить, каким путем они влетели»²³.

Можно согласиться с Гоббсом и в том, что правильные определения способствуют приобретению знания, а в неправильных кроется «злоупотребление, от которого происходят все ложные и бессмысленные учения».

Необходимо только учитывать, что злоупотреблять можно и правильными определениями, и что определение, претендующее на «правильность» и «истинность», ввиду своей абстрактности часто оценивается как банальность, а любое уточнение и дополнение к нему по необходимости будет содержать в себе и правильные и неправильные моменты.

В этой связи важно обратить внимание и на то обстоятельство, что при построении философских, политических и социальных теорий используется далеко не вся информация, которая имелась в определенный исторический период, либо она неправильно расшифровывается или интерпретируется.

При этом следует учитывать, что многие теоретические построения были и остаются направленными не только на изучение гражданского общества, но на практические действия, связанные с функционированием государства, сохранением или достижением политической власти. Много сил уделялось и уделяется формированию концепций, раскрывающих, используя китайское выражение, «высочайшие предначертания по управлению страной», программу царствования.

К сожалению, многие миллионы людей, умиравших со слепой верой под знаменами «ложных и бессмысленных учений» — ошибались и продолжают ошибаться. Для нахождения «ошибки» необходимо осознавать причины и последствия данного явления.

Научные исследования не должны использоваться как плац для идеологической «муштры». Наличие подобной картины, как и «научный spam» (если использовать современную терминологию) — это симптомы смертельной болезни науки. Наука — это всегда ответственное сражение за знание, а подчас и жестокая конкуренция за право говорить правду.

Желанием помочь читателям разобраться в этих вопросах
и продиктована задача написания
данной монографии

ПРЕДИСЛОВИЕ

ПЕРВОЕ «ПРИШЕСТВИЕ»
ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА

Гражданское общество
как образ «Левиафана»

Гражданское общество
как развивающееся
«политическое тело»

ИДЕОЛОГИЧЕСКОЕ
«РАСПЯТИЕ»
ГРАЖДАНСКОГО
ОБЩЕСТВА

Марксистская перспектива
гражданского общества

Позитивистский рецепт
замены гражданского
общества на «Великое
Существо»

«ВОСКРЕШЕНИЕ»
ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА

Возрождение социально-
политического интереса
к проблематике
гражданского общества

Левиафан теоретических
конструкций

НОВОЕ ЗНАНИЕ
ГРАЖДАНСКОГО
ОБЩЕСТВА

Гражданское общество в контексте
системы естественных прав
и обязанностей

Кредитно-денежные отношения
как метафизическая основа
гражданского общества

ПРОБЛЕМЫ
ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ
ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА В РОССИИ

Нерешенные вопросы и последствия
приватизации

Необходимость переоценки
социальной роли банковской системы